Маленькая торговка прозой - [92]

– Могу я задать вам один вопрос, доктор?

И, не дожидаясь разрешения, продолжаю:

– По поводу отторжения... Почему мой организм беспрекословно принял подарки Кремера?

Марти призадумался на минуту, наблюдая, как Малыш потчует Превосходного Джулиуса шампанским.

– Вас интересует научная точка зрения?

– Только не очень сложно, чтобы я мог сделать вид, что понял.

Джулиус громко фыркает – пузырьки шампанского ударили ему в нос.

– Вы с Кремером гистосовместимы.

– То есть?..

Джулиус осторожно макает язык, дегустирует.

– Это значит, что тканевые антигены Кремера идентичны вашим.

– Такое часто встречается?

– Никогда, если только речь не идет о близнецах, о настоящих.

– И вас это не удивило?

Джулиус одобрил угощение. Одним махом вылакал все до дна, и Малыш бросился за второй порцией.

– От вас, да и от всего вашего семейства, – отвечает наконец допрашиваемый, – можно ждать чего угодно, удивляться – только зря время терять. Смотрите-ка, что это с вашей собакой... От шампанского, должно быть?

– Последствия его эпилептического припадка, шею немного скривило и передние лапы... А мой мозг, доктор, чем объяснить это внезапное оживление?

– Посмотрим, посмотрим, – сказал Марти, подходя к нашему новоявленному собачьему дегустатору вин. – Джулиус, дай лапу, пожалуйста.

Сраженный такой обходительностью, Джулиус охотно подает врачу свою кривую лапу – энергичное приветствие фалангиста.

– И в самом деле, – бормочет доктор, вставая на колени рядом с собакой, – а теперь сядь, прошу тебя.

И Джулиус шлепается на свой увесистый зад, а две передние лапы, сведенные судорогой, взлетают соответственно к ушам Марти.

– Так, – говорит доктор, ощупывая пса.

– Так... так...

– Ветеринар сказал, что уже ничего не поделаешь, – вмешивается Жереми, который внимательно следит за всеми словами и движениями Марти. Марти – его герой, его полубог, невольно повлиявший на его недавнее решение стать врачом («Когда я вырасту, я буду лечить, как Марти! – Правда, Жереми, хочешь быть врачом? – Конечно, чтобы опускать всяких Бертольдов!»).

– Ну что ж, покажем Джулиуса этому знатоку, новой телезвезде, прекрасный специалист, он ни в чем мне не отказывает.

«Прекрасный специалист» все еще красуется на экране, только теперь, отстаивая высшую справедливость, он изрыгает свое недовольство, возмущенный неблагодарностью спасенного им, «который должен был бы находиться в этот момент рядом со мной и воздать медицине честь, которую она заслуживает!».

Это участь богов, Бертольд, все они рогоносцы: их создания сваливают куда подальше, это неизбежно...

– Насчет вашего мозга... – тихо с задумчивым видом произносит Марти, – принимая в расчет комплекс современных знаний по этому аспекту...

Быстрый взгляд по сторонам и наконец:

– Лучше спросите об этом Терезу.

50

Подобное предложение заставляет меня глубоко задуматься, и лишь голоса Луссы и Калиньяка выводят меня из этого состояния.

– Кое-кто ждет тебя в твоем кабинете, – говорит один.

– Кто это?

– Тот, кто обычно ждет тебя в твоем кабинете, – шутит другой, – некто выдающийся и нетерпеливый.

Одно из последствий воскрешения: приходится возвращаться к своей работе.

Так что следует подумать, прежде чем...

***

– Господин Малоссен, здравствуйте!

Я его сначала не узнал. Странное ощущение: я уже видел этого человека, да, я уже видел его костюм, только вот не помню, чтобы я видел его в этом костюме, нет. Ни его пузатый кожаный портфель, набитый до отказа. Голову даю на отсечение.

– Голову, верно, ломаете, а? – так и сказал, почти раздавив мне пальцы своим энергичным рукопожатием.

Великан, весь красный от напряжения, высоченный детина, принарядился, говорит какими-то загадками, веселый:

– Небось и не думали, что можно так измениться! Не отпирайтесь, это у вас на лице написано.

Я уклоняюсь от дружеских объятий и поспешно усаживаюсь за свой стол. В укрытие! Прячься!

Со временем становишься мудрее – смерть тому доказательство.

– А теперь вы меня узнаете?

Одним шагом он перемахивает через разделяющий нас ковер, нависает всей своей огромной массой над столом, хватается за подлокотники моего кресла и ставит нас прямо перед собой, на стол, меня и мое кресло, и в самом деле вызывая у меня проблеск воспоминания: мой сумасшедший великан! Черт побери, мой отчаявшийся громила! Тот, что разнес мою каморку! Только теперь он добродушный, как людоед, раздувшийся, как дирижабль, под толстой кожей уже и не угадаешь, где проходит кость. Резиновый великан хохочет так, что, того и гляди, книжки нашей Королевы разлетятся во все стороны. Но куда пропала его хищная волосатость? Откуда в нем эта доброжелательность? И почему его костюм, безупречный, как совесть сутенера, кажется мне таким знакомым?

– Я пришел сказать вам две вещи, господин Малоссен.

Смех на этом оборвался.

– Две вещи.

Что наглядно показывают два огромных пальца, разгибаемых у меня перед носом.

– Первое...

Он открывает портфель, достает оттуда рукопись, которую я ему дал, и бросает ее мне на колени.

– Прочитал я вашу вещицу: безнадежно, старик, бросайте вы это и чем скорее, тем лучше, иначе вас ждет жестокое разочарование.

(Браво! Как, однако, легко он справляется с моей работой.)