Маленькая опера - [37]
– За проявленные героизм и бдительность Бенедикт Фарнезе награждён рыцарским крестом. Также, в качестве поощрения со стороны министерства культуры, и с учётом многочисленных заслуг, Бенедикт Фарнезе назначается художественным руководителем Берлинского оперного театра!
– Ах ты, лысая сволочь! – сказала Герда, обращаясь в основном к дирижёру. Больше никто ничего сказать не успел. С необычным для творческого коллектива единодушием артисты кинулись бить руководителя. Их оттащили автоматчики. Помятый Бено остался сидеть на полу.
– Демон! Хитрый демон! – плакал музыкант. – Расстреляй меня здесь, я ничего не писал! Да, я слаб. Но я человек! Кстати, по поводу расстрела…
Бено что-то нащупал в кармане, поднялся на ноги. Вдруг выхватил из кармана пистолет и бах-бах-бах – разрядил оружие точно в полковника Бирке. Патроны закончились мгновенно. Пистолет щёлкнул зря и опустился. Дирижёра схватили, впрочем, он и не вырывался.
Удивительным образом, ни одна пуля не попала в цель. А пули были, Клаус снял фуражку, в ней темнела свеженькая дырка.
– Не холостые! Удивительно! Вообще ни разу не попал!
– Бено! Ты стреляешь как девчонка, но всё равно ты – итальянец! – сказал Тони одобрительно, – откуда у тебя пистолет?
– Паола принесла. Помнишь, убить нас хотела?
Отважный в камерах, Бирке сполз на пол, побелел и обмяк.
– Вот оно, отсутствие фронтового опыта, – сказал Людендорф. – Ввиду недееспособности господина полковника, я беру командование на себя.
Артисты загомонили. Стали благодарить генерала, называли защитником музыки и народа.
– Рано радуетесь, – ответил офицер. – Вы все арестованы.
Берта возмущалась, говорила, что тут очаг культуры. Генерал её не слушал. Он каждому ткнул в грудь пальцем.
– Вы арестованы за членство в мафии, – сказал он Тони.
– Вы – за мужеложество, – это Максу.
– Давайте назовём – за красоту и элегантные манеры! – предложил конферансье.
– Как угодно!
Потом генерал указал на Бено:
– Вас мы арестуем за покушение на жизнь офицера, пусть даже и сумасшедшего.
Герду – за подделку документов, Матильду – за работу на английскую разведку, Арнольда – за укрывательство дезертира. Досталось всем. В финале Людендорф стащил с Берты парик.
– Надо что-то объяснять?
Берта хмуро натянула парик на место.
– Но сначала я хотел бы досмотреть оперу. Господин дирижёр, мы можем продолжить?
Бено оглядел товарищей – в их лицах светилось что-то вроде воодушевления.
Когда в финале Макс движением копья поднял над сценой бутафорское пламя, зал вскочил, чтобы аплодировать стоя. После продолжительных, бурных оваций на сцену вышли автоматчики. Зрители стихли. Переход от радости к аресту вышел неловким. И тут, в полной тишине застучали каблучки. От дверей к сцене бежала Паола, на ходу даря улыбки офицерам.
– Очень хорошо, что вы меня дождались, – сказала женщина. Не так просто самой себе вертеть причёску. Парикмахеров всех пересажали. Если вы закончили первый акт, то даже и лучше, я выхожу в начале второго.
– Иди домой, дорогая. Ты опоздала навсегда! – сказал Бено очень спокойно.
– Ты гонишь меня из борделя?
– Пока ты не заявилась, тут был театр!
– Как ты со мной разговариваешь!
– Послушай, я только что сменил руководство города, как ты и просила. А теперь иди домой.
Может быть, и я когда-нибудь приду.
– Но…
– Ни звука! Я не хочу больше слышать от тебя ни звука.
В толпе зрителей Джузеппе подтолкнул локтем лётчика с перевязанной щекой. Сказал с гордостью:
– Мой зять! Вот такой мужик!
Летом сорок четвёртого года союзники высадились в Нормандии. Было много пальбы. Люди в зелёной форме били людей в сером, иногда выходило наоборот. Много домов порушили, гору всего переломали. В городе Дорхольм удивительным образом уцелел оперный театр. Весной сорок пятого года на небольшой его сцене ставили прекрасную оперу великого американского композитора Джорджа Гершвина. Произведение называлось – «Порги и Бесс». В самом начале, сразу после сцены в кабаке лирическое сопрано Герда с кульком вместо младенца пела знаменитую колыбельную:
– Лето в разгаре, жизнь прекрасна, рыбки резвятся и хлопок высок…
Макс в костюме негра каждый раз в этом месте прятал лицо в ладони, чтобы никто не видел его слёз. Все шмыгали носами. Даже здоровяк Бертран Пуанкаре в непривычном для себя мужском костюме тёр платком глаза.
Чёрный майор-артиллерист непонятной американской дивизии кричал из зала:
– Стоп! Стоп! Но почему все артисты белые? Это же Балтимор, штат Мэриленд! Тридцать пятый год! Там из белого только луна!
– Это чёртовы предрассудки! – кричала Герда. – Как не стыдно быть таким расистом! Это мои друзья! Их души не белее наших с вами!
– Давайте хотя бы вымажем их гуталином!
– Я сама вымажу тебя какой-нибудь дрянью, мистер шоколадка!
Офицер смеялся:
– Ладно, ладно, горячая штучка!
Герда щёлкала пальцами, задавая ритм и музыка рождалась заново.
К обеду приехали солдаты с повязками военной полиции, привезли дирижёра, сняли наручники. Бено тёр запястья и всем улыбался как блаженный.
– У вас два часа, – говорил строгий сержант.
Начинались массовые объятья, даже поцелуи.
– Господин дирижёр, ну как вы? Как тюрьма? Фашисты не обижают?
