Мальчишки из Васильков - [3]

Вскоре я добрел до скирды соломы, успевшей почернеть от времени и дождей. Укрылся за нею от ветра. Дорога, которая привела меня сюда, сворачивала от скирды вправо и ныряла в глубокую балку, дальше поднималась по противоположному склону, размытому потоками воды, и уходила то ли к деревеньке, видневшейся вдали, то ли к кошаре с домом чабана — я видел светлые пятна двух или трех шиферных крыш. Через несколько минут я различил в той стороне глухое позвякивание колокольцев. Я подумал о том, что чабан так же одинок сейчас в этой степи, как и я. Спустился в балку — там было потише, — закурил, огляделся. Склон, по которому я сошел, был крутой и высокий. Метрах в ста левее дороги он обрывался совсем отвесно, оттуда выступали серо-зеленые козырьки каменных пластов, испещренные дырами. В таких дырах обычно селятся сизоворонки, пестрые удоды и сычики-кукувавы. Мальчишки в нашей деревне утверждали, что сычики кричат не к добру: «Кукував, кукував — свою мамку поховав».

Сизоворонка — синяя птица. Кто поймает ее, тот будет счастливым. Так говорили в нашей деревне. Мне никогда не удавалось поймать сизоворонку. Да и не синяя она а голубая с зеленоватым оттенком, а спинка отливает красной медью.

Предвестники беды и счастья — сычики и сизоворонки — селятся рядом. Удивительно, не правда ли?

О пестрых удодах, которые носят на голове веер-хохол, говорили, что они улетают осенью в теплые края на журавлях — забираются к ним на спину, усаживаются, как пассажиры в самолете, и отправляются в дальний путь. Много раз, глядя на улетающих журавлей и слыша их печальное «курлы-курлы», я пытался уловить и знакомый крик удодов — «у-пу-пу», но мне это не удавалось.

А хорошо бы поймать сизоворонку, синюю птицу, приносящую счастье. Поймать, и глядя ей в глаза, проговорить:

Синяя птица,

Хочешь откупиться?

Ты мне — хлеба,

Я тебе — небо.

Ты мне — меду,

Я тебе — свободу.

Ты мне — век без беды,

Я тебе — три звезды…

И как только она мигнет обоими глазами, разжать ладони и выпустить ее. Только я и теперь не знаю, что это такое — три звезды и почему за них сизоворонка может подарить целый век счастья. А что такое счастье?..

Под одним из скальных карнизов я увидел глубокую и просторную нишу. У ее входа лежали обгоревшие стебли чертополоха и ветки — кто-то недавно укрывался в нише от дождя и жег костер. Может быть, тот самый чабан, к которому я направлялся. А скорее всего — мальчишки, деревенские мальчишки.

Чабан сидел на валуне и внимательно глядел на меня. Я ожидал увидеть пожилого человека, но передо мной был мальчишка лет тринадцати-четырнадцати. Мне не сразу удалось это установить, потому что он был закутан в серый брезентовый плащ с капюшоном, спадавшим на лицо.

— Здравствуй, — сказал я.

Мальчик кивнул головой и отбросил на спину капюшон.

— Как идут дела? — спросил я.

— Так себе, — ответил неохотно мальчик.

— Отца подменяешь?

— Заболел отец, — ответил он. — А вы что хотели?

— Ничего. — Я присел на соседний камень. — Скучно?

— Скучно, а надо. Только вот второй день в школу не хожу — влетит.

— Объяснишь в чем дело — не влетит.

— Все равно влетит.

— Боишься?

Мальчишка прищурил глаза, в которых я без труда прочел: «Зачем молоть чепуху?». Потом запустил пятерню в спутавшиеся волосы, попытался зачесать их назад, отчего они поднялись торчком, шмыгнул носом и спросил:

— Закурить найдется?

— Не курю, — соврал я.

— А пахнет от вас табаком, — сказал мальчишка. — Ну ладно! — и громко крикнул: — Трезор! Трезор!

Грязно-белая лохматая собака выскочила из-за ближайшего камня и помчалась к отаре. Видно она хорошо знала свое дело.

— Пойду я, — то ли извинился, то ли просто чтобы я отстал от него сказал мальчишка. Натянул на голову капюшон, перекинул через плечо герлыгу — длинную палку с крючком на конце, которой ловят овец, и направился к отаре. Там уже шел перезвон колокольцев: Трезор усердно наводил порядок.

Я выбрался из балки, снова вышел на дорогу и вдруг почувствовал, что запахло грибами. Сойдя на обочину, остановился. И тут я их увидел — целый выводок прижавшихся к кочке грибов с упругими, землистого цвета шляпками. Я присел возле них на корточки и сосчитал — девять штук. Сломал один гриб, самый большой, и унес с собой, чтобы показать бабусе. Уж она-то знает, съедобный он или нет.

***

Бабуся взяла гриб, надломила краешек, бросила кусочек в рот и сказала:

— Егорка страсть как любит эти грибы. Мы их жарим с картошкой. Жаль я плохо вижу: мне грибы собирать — только время убивать. И некому больше сходить.

— Как они называются? — спросил я.

— А кто их знает. Егорка их пятачками называет. Как у поросенка пятачок, так и у гриба. Оно и похоже: грибок ведь тоже своим пятачком землю роет.

Я засмеялся: мне понравилось, что у грибов не шляпки, а пятачки.

До вечера было еще далеко. Я взял ведро, нож и отправился снова в степь. Теперь шел не по дороге, а по целине. Грибы попадались не часто, к тому же я не сразу научился различать их среди потемневшей от дождя травы. Случалось и наступал на притаившийся под кустом или кочкой пятачок.

Балку я пересек правее скальных выступов и побрел вверх по косогору. Чаще всего грибы попадались в старых колеях, в промытых дождем канавках. Я срезал их кухонным ножом, бережно укладывал в ведро, пятачок к пятачку, и радовался тому, что ведро становится все тяжелее, а грибной дух окутывает меня, словно облаком. И еще сладко пахло дюшаном, каменным мохом. Что-то совсем-совсем позабытое шевельнулось в моем сердце, чрезвычайно далекое, чему не было ни названия, ни образа, налетело, как едва ощутимый ветерок, как слабый вздох загрустившего человека, нечаянно вспомнившего пути-дороги к забытым родным краям.