Мишка скатал из хлеба шарик, вылепил на нем несколько шипов. Шарик стал похож на головку булавы. Он знал, что, сколько хочешь бей этот шарик о пол, шипы не сломаются. Мишка уже хотел встать и со всей силы ударить им, но вовремя вспомнил, что он провинился, взглянул на мать.
Она поймала его взгляд, строго спросила:
— Наелся и горюшка мало, смотришь, как скорей на улицу уйти?
— Ну да, на улицу… — проворчал он.
— Еще и огрызаешься, паршивец! Ни стыда, ни совести, хоть говори, хоть бей — все одно, как с гуся вода.
«Наверное, правда, я какой-то урод…» — и Мишке при этой мысли стало жалко себя, слезы защекотали в носу.
Мать подошла к нему, он вздрогнул, думал, она бить будет.
— Дрожишь! Пальцем больше к тебе не прикоснусь, живи, как хочешь. Для меня учишься, что ли? Кому нужно, чтоб ты учился? Мне? Нет, тебе, дураку. Тебе жить впереди. А что ты теперь будешь делать? Работать никуда не возьмут, мал. Одна дорога — воровать. А мне воры не нужны… Стараюсь, все силы кладу, чтобы выучить, чтобы хоть вы жили по-людски. Ну куда ты неучем пойдешь? В грузчики? В смазчики вагонов — мазут в буксы заливать? Отец твой всю жизнь…
— Он слесарем работал… — осмелился подать голос Мишка.
— А слесарь, думаешь, шишка большая? Все равно в мазуте ходит. Отец в сенцах раздевался, и ты хочешь так жить? А у Петруниных отец всю жизнь в белом кителе на работу ходит, летом — будто на первомайский парад — весь в белом идет. И получает, слава богу, три семьи можно прокормить. И Федора тянут.
— Не всем же в белых кителях ходить, кому-то и работать надо, — буркнул Мишка. — Дался тебе этот китель… Петрунин! Он и на фронте не был, так что — хорошо?
Петрунины живут через три дома всего. «Но куда уж с ними равняться. Их отец каким-то большим начальником на станции работает, на кителе у него широкие с двумя просветами погоны. Мало того, что он много получает, у них и корова есть, молоко сами каждый день едят, да еще и продают. Там денег — полны карманы. Федор ихний что захочет, то ему и покупают, и у самого всегда деньги. Конечно, так бы и я учился», — думает Мишка.
Мать Федора — толстая тетка, нигде не работает, ходит по улице, как утка, переваливается с боку на бок. Мишка ее побаивался. Но зато Федору, этому рослому, красивому парню, он завидовал. Федор носил чуб с зачесом назад, мать разрешила ему и даже с директором школы спорила из-за этого чуба.
«Сравнила! Таким, как Федор, можно жить!» — отвечает мысленно Мишка матери.
— Что же ты, хуже Федора? — продолжает мать. — А он кончит десятилетку, на Пушкина пойдет учиться…
— Что? — не понял Мишка.
— Мать его хвалилась, я, что ли, выдумала? На Пушкина поедет учиться. В Москве будто есть такой институт, где писателей делают, так вот он туда. А ты хоть бы на инженера на какого-нибудь стремился.
— А я не хочу ни на инженера, ни на Пушкина, я хочу быть слесарем, — сказал Мишка.
— Слесарем… — покачала мать головой. — А на слесаря, думаешь, учиться не надо? Тебя и в слесари не возьмут.
Мишка задумался, но ненадолго. Мать резко повернулась к нему, вскрикнула:
— Ну, пойми ты, головушка моя горькая, для тебя я стараюсь, для тебя, а не для себя! Жизни не жалею, а ты тиранишь меня, изверг ты. Говорю — учись, учись, и больше ничего! Нет! Господи!.. — она вдруг громко зарыдала, Настя бросилась к ней, вцепилась руками в кофту.
Мишка прощения не просил, но про себя думал: «Если примут опять в школу, не буду ничего такого делать, только учиться…»
На другой день мать на работу не пошла, вместе с Мишкой направилась в школу.
Она долго о чем-то разговаривала с директором, пока наконец позвали в кабинет Мишку.
С большим трудом директор допустил его к занятиям и предупредил, что он делает это «только ради матери».
Рано утром, уходя на работу, мать разбудила Мишку:
— Встань, сынок, закрой дверь.
Было еще совсем темно, но она уже торопилась. С недавнего времени мать работала в парке отправления товарных поездов, здесь дежурства дневные и ночные — неудобно: дети одни остаются, да и работа не из легких — технический конторщик. Но зато платят больше. С первой же получки это сразу почувствовалось: она купила Мишке ботинки, а Насте — варежки…
— Встань, сынок, закрой, — повторила она.
Мишка сквозь сон слышит материн голос, но не может проснуться. Наконец он встает и, натыкаясь на табуретки, идет в сенцы.
— Не забудь купить керосину, деньги на столе. Только пораньше сходи, а то разберут.
Мишка, качаясь, стоит босой на ледяном полу, слушает. Холод жжет подошвы ног, но и это не может его разбудить.
— Есть будете борщ и кашу, в чулане стоят. Подогреете. Да с огнем осторожнее, не балуйтесь. Ну, закрывайся хорошенько. Об уроках помни…
Мишка машинально говорит «ладно», задвигает засов и возвращается в постель.
Мать некоторое время стоит на крыльце, пробует, хорошо ли закрыта дверь, потом подходит к окну, заглядывает в него. В комнате темно и тихо. Вот слабо скрипнула кровать, и снова все замерло. Она постояла еще немного и пошла в предутренней темноте, кутая руки в концы платка.
Дул резкий, пронизывающий ветер, с крыш срывался снежок.
На планерку не пошла — поздно, направилась прямо в контору. Вся смена уже была здесь.