Мальчики с Марса. Почему с ними так непросто и что с этим делать - [24]

В мозге вашего сына есть особая зона – она называется рострально-вентральная передняя поясная кора, которая реагирует на социальное одобрение, особенно пока ваш сын еще подросток{105}. Именно эта зона чутко откликается на социальный соблазн – приветственные возгласы, похвалу, уважение, одобрение, молитву и музыку (в частности, на горн и барабан военного оркестра) – призывающий вашего сына пожертвовать жизнью. Каждый случай социального соблазна стимулирует выработку дофамина и побуждает вашего сына еще сильнее стараться делать то, за что его хвалят.

Социальный соблазн и рострально-вентральная передняя поясная кора – вот священный союз, который вдохновляет наших сыновей идти на смерть ради того, чтобы мы жили без Гитлера. А еще – рисковать жизнью на лесоповале и на стройке ради того, чтобы у нас были дома, и в шахтах и на нефтяных платформах, чтобы в этих домах было тепло. А еще они заставили миллионы молодых людей безвременно погибнуть, чтобы мы могли жить дальше со всеми удобствами.

Социальный соблазн. Мама, мужчины, СМИ и армия

После терактов 11 сентября 2001 года мы чествовали как героев пожарных, которые первыми прибыли на место трагедии. Девяносто девять процентов погибших спасателей составляли мужчины{106}, и если ваш сын тогда смотрел новости, то, вероятно, впервые увидел, что мужчины – это пол, достойный почестей и славы.

Что же он усвоил? Чем больше угроза выживанию, тем больше мальчиков ценят за готовность рискнуть своей жизнью ради жизни других. Ваш сын усваивает «парадокс героя»: чтобы себя ценить, надо себя обесценить.

До недавнего времени призыв послужить Родине всегда слышали, как в шестидесятые, когда его услышал мой одноклассник Эл Циммерман.

Мы с Элом сражались за победу на стадионе школы «Мидленд-Парк» в Нью-Джерси почти что каждый весенний день – устраивали забеги, потому что были в одной легкоатлетической команде. Достаточно было десятой доли секунды, чтобы один из нас стал победителем, а другой – проигравшим. Эти состязания сделали нас друзьями. Эл был примерным учеником и держался с достоинством юного Дуайта Эйзенхауэра. Он запросто мог пойти в университет и избежать призыва на Вьетнамскую войну, получить отсрочку как студент. Но он считал, что должен послужить отечеству, защитить свою страну.

А я пошел в колледж и в рождественские каникулы на первом курсе позвонил Элу. Трубку взяла его мама – и не смогла говорить. Передала трубку его папе.

– Уоррен, – сказал мне папа Эла. – Эл погиб во Вьетнаме.

Закон не требовал от Эла отдать жизнь за свою страну, точно так же как от моего брата Уэйна никто не требовал, чтобы он отдал жизнь за свою подругу. Но они оба пожертвовали собой, каждый по-своему, из-за того, что общество соблазном навязало им представления о «настоящем мужчине».

Я очень по ним скучаю.

Особенно по Уэйну.

Сегодня военная служба сохраняет свою притягательность в качестве цели в жизни, а также в качестве способа воспитать в себе волевые качества, необходимые для достижения этой цели, особенно у тех из наших сыновей, кто не особенно склонен к науке. Как, например, Райан.

Папа Райана был морским пехотинцем. Самым счастливым днем в его жизни был день, когда родился Райан. А сильнее всего он гордился сыном, когда тот объявил, что тоже хочет стать морским пехотинцем. В день, когда Райан впервые заступил на дежурство, папа Райана пролил слезы гордости, а мама Райана – слезы ужаса. Но на самом деле папа Райана плакал и от страха тоже, а мама Райана – от гордости.

Эти противоречивые чувства знакомы миллиардам родителей – они хотят, чтобы их сыновья были целы и невредимы, но гордятся тем, что их мальчики рискуют жизнью. Наглядная иллюстрация этого горького противоречия – плакат времен Первой мировой войны:

Обложка нот песни «Вот мой мальчик, Америка».

Слова Эндрю Б. Стерлинга, музыка Артура Ланге.

На обложке надпись: «Что чувствует каждая американская мать»

Что очевидно на войне, не так очевидно в мирное время. Мы уже видели, как много «профессиональных самоубийц» потребовалось, чтобы построить ваш дом. Наши дома нам нравятся, нам по душе, что нас уважают как их владельцев, но мы редко ценим то, как рисковали своей жизнью ради его создания и лесоруб, и кровельщик, и дальнобойщик.

Эрик начал задумываться об этом в 14 лет, когда в первый раз пригласил на обед своего лучшего друга Сэма. Сэм воздал должное всем блюдам, но вежливо отказался от рыбы. Отец Эрика Роберт спросил:

– Ты, наверное, вегетарианец?

Сэм ответил, что да, и тогда Роберт спросил, что его подтолкнуло к такому решению. Сэм ответил, что лично ему кажется, что убивать животных и рыб аморально, но он понимает, что многие думают иначе. Роберт похвалил Сэма и за высокие этические стандарты, и за твердость решения. За столом завязался оживленный разговор о том, нравственно ли людям убивать животных и рыб для еды.

Но вот в чем загвоздка. Никто, в том числе и Сэм, даже не по думал о моральной стороне того, что из-за нашего спроса на рыбу и морепродукты ежегодно гибнут и калечатся люди, которые их ловят. Даже в реалити-шоу «Смертельный улов» страшные опасности, с которыми сталкиваются рыболовы, лишь развлекают, а не настораживают зрителя. Нас заботит только рыба. Мы слышали призывы «Спасите китов», но не «Спасите мужчин». Так что ни Сэм, ни Эрик с семьей и не подумали бы сказать: «Я не ем крабов, потому что не хочу, чтобы рыболовам платили за готовность погибнуть».