Мальчики под шаром - [22]

– Да-а…

– Чего?

– Так. Ничего.

Нам не хотелось расставаться, и мы дошли до Патриарших, а потом, переулками, до Маяковки, самое удобное метро и ему и мне. На площади гремела музыка, и реяли какие-то флаги.

– Ни фига себе сколько “несогласных”! – удивился я.

– Это акция “наших”, – криво усмехнулся Виталик. – Приурочили.

На большой сцене танцевали девчонки в шортах, а молодой парень орал в микрофон.

– Вперед, Россия! Давай, давай! – разносилось над площадью.

Казалось, что и сам Маяковский сжимает кулак в кармане и набирается сил, чтобы что-то закричать и куда-то позвать.

“Куда вперед?! Что давай? – хотелось спросить. – После двадцатого года России уже нет на картах. И ваши организаторы это знают”.

– Когда мы едины, мы непобедимы! – не унимался парень на сцене, и толпы подростков подхватывали этот крик.

– Ура-а! – подпрыгнули и заорали два подростка с проколотыми носами, а потом продолжили общение, серьезное, как у всех подростков.

– Она губу проколола! – сказал один другому. – Ну-у штанга с колечком и цепочка…

– Инновации! Прорыв! Ура! – заорали они вместе со всеми. – А теперь, когда ест или напрягается – у нее струйка брызгает из губы! Прикинь!

Многие из них курили, важно жевали жвачки, медленно и грозно полоскали рот кока-колой. По возрасту они уже могли быть нашими детьми. Было неловко за эту молодежь. За этот патриотический онанизм. И вдруг среди новых девчонок, выскочивших на сцену, я узнал Машу. Показалось, наверное? Нет, точно она. То самое хищное личико. Надо же, какой неожиданный скачок!

– Какая профанация! – зло сказал я Виталику и показал в сторону Тверской. – Представляю, с каким удовольствием лыбятся олигархи, которые сейчас там проезжают. Во вражеских лимузинах.

– Ладно! – Виталик отвернулся от сцены. – Слова-то хорошие, призывают молодежь к добрым делам. Надо делать добро, только это имеет смысл.

– Какое добро, Виталик?! Ты посмотри на них – это же карьеристы, хуже комсомольцев! Просто реальные пацаны!

– Не злись на них, надо самому стараться быть хорошим. Не делать зла.

Я пожал плечами и посмотрел в небо, там было высоко, спокойно и пресно. Виталик уверовал, ну и бог с ним, не буду спорить.

Вдруг что-то вспыхнуло и загремело.

– Свобода! Свобода! – услышал я крик и увидел парней с фальш-файерами у ограды.

Несколько милиционеров бросились на них и повалили, а затем бодро подняли и потащили к автобусам. Вдруг третий, не замеченный ими парень взметнул вверх листовки, вспоровшие воздух шумом взлетевшей стаи.

– Россия, вперед! – орали со сцены. – Победа будет за нами!

– Свободу! Фашизм не пройдет! – загнанно кричал парень в черном.

А мы стояли и вращали головами.

– Пошли! – дернул меня Виталик. – Что мы тут болтаемся, как лилии в баклуше?

Возле колонн и у входа в метро с заговорщическим видом стояли угрюмые, хилые подростки в черном. На них строго поглядывали омоновцы в кокетливых беретиках, наши ровесники, наверное. Тревожно и значимо вырывались голоса из хриплых раций.

– А что хорошего в Лимонове? – Виталик тоже глянул на них краем глаза. – Вот, провоцирует подростков, а им менты судьбы ломают.

– Да это лучшее, что было в их судьбах! Они эту борьбу будут вспоминать всю оставшуюся унылую жизнь.

– Понимаешь, этот Лимонов борется со старостью и со своей смертью, а дети реально идут на смерть. Нельзя так, грех это.

– Грех детей бить в подъездах, Виталь! И тарифы жэкэха повышать! И…

– Не надо. Россия сама все расставит. Ее спасает только чудо, я верю в это и за это молюсь.

– Понял. Пошли. А то сейчас и нас отоварят и в Интернете покажут.

– В России за одну ночь может все поменяться.

Мы вошли в вестибюль и стали спускаться по лестнице.

– Айболит! Айболит на приеме! – вдруг рвануло сразу из нескольких раций, и тревога пробежала в воздухе. – Принимайте доктора!

Все затрещало, закипело в жесткой и гулкой гранитно-кафельной пустоте. От вспышек запрыгали стены, тени милиционеров то укорачивались, то удлинялись до потолка, скакали по турникетам.

– Лимонов! – вдруг отшатнулся Виталик.

И я увидел, как на эскалаторе вырастает пожилой мужчина. Я и не знал, что он такой пожилой, невысокий и щуплый. И одет, как поколение моего отца, а ведь в Париже жил. Все-таки существует мода поколений. У них такая – кепка “чеченка”, куртка или пальто и черная сумка через плечо. Едва он ступил, как его окружили и стиснули со всех сторон. Сжали так энергично и быстро, что кепка подпрыгнула и слетела с седой головы. Ее быстро подхватили и криво нахлобучили. Он закричал что-то срывающимся, задыхающимся голосом школьного учителя литературы. Его стиснули еще сильнее. Локти притиснулись к груди, кисти заломились, голова неестественно склонилась набок, и перекосились очки, за которыми безумно и храбро блестели глаза. Он был похож на мальчика, больного полиомиелитом, которого дядьки тащили в “скорую”.

– Мужики! Что же вы делаете?! – вдруг во всю свою глотку гаркнул Виталик. – Освободите писателя! Ведь он же правду говорит! Он! Он за народ наш страдает! Вам что, больше делать…

Меня крепко шибанули в плечо. Я отлетел, ударив кого-то затылком, поскользнулся на ступенях и скатился вниз. Толпа ломанулась наверх, комкая и топча мой рюкзак. Шумело и сверкало уже на выходе из вестибюля. Я увидел валяющийся мольберт и белейшие листы ватмана. Виталик сидел возле театрального киоска и держался за лицо.