Мальчики - [31]

, вышли Гленн, Трисмегист и начальник снабжения  землей. Никита ударился об него и отпрянул, дорожа листком; кричать вслед удаляющимся казалось бессмысленнее всего, и он только выдохнул и остался , пока не оглох и не сдался.  он тогда, раздираемый жалостью к самому себе, и голос из залы ответил ему: если бы ты был хоть на ноготь скромнее, Никита, то заметил бы, что все идет лишь немногим не так, как тебе бы хотелось, но ты слишком заносишься, и от этого все твое недоумение. Что это значит, прямо спросил исполнитель, с осторожностью заглядывая в  издали; коридорный ужасно сопел за спиной, но не вмешивался. Ты, Никита, не слишком-то веришь ни в республику, ни в музыку и уж меньше всего в их особую связь, а только надеешься на одно, и другое, и третье по очереди, продолжал голос; и республика, если не музыка, чувствует это, и ей неудобно. Но труднее всего до конца разобраться с тобою самим; вот республика отобрала у тебя важного человека, и ты спишь в диких корчах, а утром приходишь просить, чтобы республика выдала тебе другого; и как ей понять, что такое ты выдумал, просишь ли примирения или вынашиваешь ей некоторую месть? Я пришел не за этим, выкрикнул Никита, привставая на пальцах; мне нужно увидеть того, первого человека, но меня отмели на китайской границе, и поэтому я теперь здесь, я прошу провести меня к Глостеру. В зале послышалось блеклое шорканье: это ясно, Никита, и никто не станет подвергать тебя глупым расспросам, но ты сам спрашивал ли себя хоть однажды, для чего тебе видеть его, что ты хочешь сказать и зачем? Это ясно, ты скажешь, что никому не выдавал ваших разговоров и не знаешь, откуда все стало известно и как вышло все остальное; и слезы возьмутся в глазах твоих и покатятся под воротник, и ему станет некуда деться, он поверит тебе, потому что зачем же ты лез к нему в самую яму, подвергая себя всякой мерзости, он обнимет тебя как сумеет; но ведь ты и подумать не мог, что ему будет легче уйти убежденным, что сдал его ровно тот человек, которого он накануне спас от подстреленной : с какой стати цепляться за мир, где с тобой так обошлись? Но ты хочешь доказать на прощание, что чист перед ним, потому что тебе еще жить, и боль твоя будет длиться, и надоедать, и мешать смотреть людям в глаза и играть им концерты; ради этого, что говорить, стоит поступиться последним, что еще можно сделать хорошего для уходящего друга. Никита зарделся: это может быть так, но к чему тогда эта затяжка, отчего было не прекратить все у всех на глазах в тот же вечер вместо того, чтобы швырять его, как проходимца, в разработку отделу; или это не здесь повторяют на каждом шагу, что всё, чему  случиться, случается быстро? Это невыносимо, Никита, отвечали из залы, теперь ты раздражен, что твой друг еще жив и тебе еще нужно что-то  о нем; лучше остановиться, пока всем не стало смешно. Ты увидишься с Глостером, и ты скажешь ему, что захочешь, но республика ставит условие, чтобы свидание произошло под срисовку: Лютер выздоровел и может работать. Повисла гудящая тишина, и даже алголевец не издавал ни ; отмолчавшись, Никита сказал: все равно, пусть приходит хоть вся мастерская, мне уже поздно кого-то стесняться. В зале будто бы перелистнули страницу: в полночь будет машина от ставки, тогда придешь к дальнему выезду с вымытой головой; а сейчас, будь добр, уходи, у республики . Никита обернулся к потерянному коридорному и, свернув прошение, заправил ему за пазуху; щеки вздрогнули вновь, но и только, и он обогнул вертикальное тело и спустился по лестнице вон под огромное солнце.

 кружковцы Бентама; этих не отвлек бы и залп из заваренной пушки над их головами. Не такие ли верят в республику лучше меня, спросил вслух Никита, потому что не думают, что та не обойдется без них; что же, пусть так и сидят здесь с костяшками, пока те, кому нет в этом счастья, срываются в пропасть; может, это и нужно республике, чтобы ей  что рассказать о себе. Мы еще ничего не успели понять о ней, а она уже положила сожителям свой обратный отсчет, и лицо ее представляется нехорошо оживленным, как у ребенка, несущего на заклание жука или лягушку. Некому было ответить ему, и Никита не стал продолжать бесполезную речь; скоро он вышел к историческим баням на съезде, где не был с детства, и решил, что пойдет теперь. За чудовищной дверью прорезался неосвещенный коридор, пахнущий мокрой бумагой; он двинулся, держась за стену, как в тихом бреду, ловя на затылок редкие ледяные капли. Здание населял то сходящий, то опять нарастающий гул; от пальцев по стене словно бы разбегались мурашки. Споткнувшись о невидимую ступень, Никита поймал тощие, как веревка, перила и стал кое-как подниматься во мраке; когда перила оборвались, он оказался на ровной площадке без зацепок и, выставив руки, сделал еще пять шагов, прежде чем темнота