Мальчики - [28]

 Никита перешагнул подношение и попробовал дверь, запертую на оба замка; ярясь, он ткнул корзину мыском, но слегка, и вино выкатилось в гостиную, медленное, как каток. Раня  себя, Никита по одной изломал розы над унитазом и смыл, задрав глаза к папиросному потолку. Непристойная пляска, которую вел с ним Центавр,  как будто плотней, и Никита мог не сомневаться, что прекратить это будет непросто; он оставил вино на полу и, заводясь, сорвал трубку и вызвал машину и завтрак так скоро, что мальчик на дальнем конце, принимавший заказ, не успел задать лишних вопросов. Переодевшись и без зеркала расчесав волосы, он впрыгнул в холщовые туфли и выскользнул во двор, похолодевший за ночь. Между домами лежала больничная тишина, и ни звука не слышалось со стадиона; он попробовал щелкать пальцами, оживляя окрестность, но ничто не подхватывало его щелк. Даже плоская «Волга», приехавшая за ним, появилась и замерла без всякого шороха, словно змея, и невнятный , высыпавший наружу открыть ему дверь, поздоровался так, что Никита не разобрал ничего, кроме отстраненного свиста.

: два , корзинка не самого свежего масла, ореховый хлеб и пакет теплого сока; он отругал себя за торопливость с дежурным, но сейчас же забылся и коротко объявил обернувшемуся водителю: едем в . Едем, чуть не со смешком отозвался , трогаясь; при другой обстановке Никита попросил бы того объясниться, но сейчас это было уже ни к чему. Миновав запертые училища, они вывернули на чистое шоссе, обходившее город с востока, вдоль красилен и  и дальше вдоль вертолетного поля, переименованного в память о скаутах, в Противоречие насмерть сорвавшихся с кинотеатра при попытке втащить повыше  флаг. Гибель скаутов была ужасной глупостью, и о ней лучше было бы вовсе забыть, чтобы не угнетать все сожительство, но Трисмегист тогда выбрал другое и тем же вечером принес  проект, по которому тридцать лет как бесхозное место нарекалось пространством  и Ессея;  ни спето, ни сказано, но камнем стоит в груди многих, не имея себе отвода, не коснется ее и по краю даже вроде росы. , чувствует ли тот себя дома в республике; тот как с резью в глазах посмотрелся в зеркало заднего вида и тоже спросил: разве исполнитель не сам пел зимою, что все счеты с мирным счастьем покончены, и просил запоздалый уют не напоминать о себе? Сам, ответил Никита, смиряясь с промашкой, и в два глотка высосал сок; за курортным поселком машина свернула на тесную набережную, убранную в туман; до отдела отсюда оставалось еще четверть часа езды, и он откинулся на сиденье, чтобы не выдавать беспокойства.

 Об отделе Никита знал меньше, чем мог бы: на уме были одни чайные шутки и пересуды о Лютере, но теперь было поздно жалеть; поискав и не найдя звонка, он постучался в ворота коленом, как будто шутя, но широкий металл не хотел отзываться, стук не удался, и  кошка не оглянулась. На зевающей улице время словно бы остановилось и отекло; все было как из картона, и все изнывало, как перед грозой. Тогда он стал стучаться сильней, в две руки, наливаясь дурацкой злостью; кулаки скоро раскраснелись и обмякли, но с той стороны не явилось ни окрика. Унимая разбитые руки, Никита решил, что подаст им другой знак, и метнулся до ближнего сквера найти длинный прут; по дороге обратно он снял с себя рубашку и приделал к подобранной ветке, а вернувшись, поднял свой флаг над воротами и  прокричал: кто-нибудь! В ту же секунду металлическая плоскость пришла в черепашье , неточно знакомый ему по последней или предпоследней охоте; на плече его громоздко висела «Сайга». Не дожидаясь, пока его спросят, Никита сказал, что ему нужно видеть Центавра. Подбородок привратника двинулся влево-вправо с резкостью, показавшейся Никите нечеловеческой; председатель принимает с двенадцати, услышал он