Мальчик с Голубиной улицы - [12]

Вот он разогнал кур: «Киш-киш-киш!» Вот привязал к воротам козла, погрозил ему зонтиком и оглянулся: кому бы еще погрозить?

Мимо пробежал мальчик с обручем. Господин Бибиков тотчас же закричал: «Стой!» Поманил мальчика и сказал ему, что если он будет так скакать, то может споткнуться и упасть, и тогда сломает себе шею или ногу, и если шею, то уже не поможет ни доктор, ни бог, ни баба-яга, а положат на маленькие носилочки и отнесут на кладбище; а если только ногу, то вместо ноги у мальчика будет костыль — «тук-тук!».

Давно уже мальчик убежал за своим обручем, давно забыл все слова господина Бибикова, а тот все продолжал покачивать головой.

Прошел человек с большой пилой, и господин Бибиков закричал: «Эй, Юхим!» Человека звали Никифор или Ничипор, но для господина Бибикова все проходящие с пилами были Юхимы. И господин Бибиков осведомился, остра ли пила, и сам осторожно попробовал и спросил, как и чем наточил. Выслушав ответ, он похвалил и, понюхав табак из табакерки, поглядел полубезумными от чихания глазами на мнимого Юхима: «Чего же ты стоишь?» И озадаченный и обиженный Юхим долго еще проклинал Бибикова и отплевывался, приговаривая: «Ну и Бубкин, вот так Бубкин! Пошел ты к черту, Бубкин!»

Ни одно происшествие в городе не обходилось без господина Бибикова. Он был всюду.

Он участвовал во всех молебнах, церемониях, панихидах и стоял всегда впереди, чтобы все его видели; а везде, где подавали прошения, стоял позади, ибо никогда не знал, чем это кончится.

Он всегда первый встречал почетных гостей, и приезжавшие еще не видели вокзала, но видели взлетавшую в воздух панамку Бибикова. Он же и провожал их, до последней секунды лез на глаза и говорил: «Мы вас будем помнить всю жизнь!», «Как мы обойдемся без вас?» Отъезжавшие забывали и то, где они были, и все слова господина Бибикова, но сам он долго еще рябил в их глазах. И они много раз закрывали и открывали глаза и проводили по векам рукой, чтобы прогнать Бибикова из своей памяти, но это не помогало; и каждый три раза плевал через левое плечо, чтобы наконец выплюнуть его, но никто еще не сказал, что это ему удалось.

На похоронах господин Бибиков шел впереди всех, вместе с факельщиками, в своей развевающейся на ветру черной крылатке, похожий на присланного с того света распорядителя. И больше всего он боялся, как бы покойник не встал и не пошел домой, — тогда не состоятся похороны, потому что некого будет хоронить.

На свадьбах и весельях господин Бибиков, пока ел, всегда молчал, ибо он не был из тех людей, которые откусывают кусок и, как горчицей, приправляют его словом. Он ел и смотрел на соседей, волнуясь, что они быстрее его очищают тарелки.

Но вот убрали столы, и люди плясали и кричали: «Горько! Сладко!»

Господин Бибиков никогда не танцевал и тем более не кричал: «Горько! Сладко!» Он стоял в уголке и ожидал, что поссорятся невеста с женихом, или что в самый последний момент вскроется нечто ужасное, что превратит свадьбу в похороны, или, в крайнем случае, откроется дверь и появится почтальон с такой телеграммой, что невеста перестанет быть невестой, а жених женихом. А если ничего не случалось, господин Бибиков говорил: «Плохая примета — чем еще все это кончится…»

Больше всего на свете он любил приносить плохие вести. И когда бежал по улице, прижимая свою черную крылатку, казалось, под полой он держит неприятности, чтобы не вылетели раньше времени и были доставлены как раз тому, кому они принесут самую большую печаль. Прибежит с извещающим лицом и скажет: «Вы сгорели!» или: «Ваш папа умер!» Если бы он мог сказать: «Завтра вы потеряете голову!», это был бы самый удачный день в его жизни.

— Иди сюда, иди, иди, я тебя не съем! Хочешь конфетку? — господин Бибиков показал монпансье. — Ага, попался! — Он крепко держал меня. От него едко-крысино пахло.

И в каждой морщине его лица, в каждой складке его платья, даже в выражении башмачных завязок было что-то коварное.

— Где рогатка? Покажи руки! Покажи в карманах, ну, выверни! А что у тебя за пазухой? Эх-хе-хе, — сокрушался он, пряча монпансье в жилетный карман. — Ну, признайся, ты хотел сорвать настурцию?

— А вот не хотел.

— Что ты мне говоришь — не хотел? Я ведь лучше тебя знаю, что ты хотел и чего не хотел.

— Ну, честное слово, дяденька, не хотел.

— Твое честное слово…

— Вот провались я на месте.

— Ты провалишься! — с сомнением качал головой Бибиков. — А что же ты хотел — наверное, яблоко украсть?

— Дядя, так их ведь еще нет.

— А, еще нет! А когда будут, украдешь, да? О господи, — закашлялся он, — иди, иди уже, ну, чего ты стоишь? Я тебя не задерживаю.

— Так я же к вам шел.

— Ко мне? Хорошие клиенты! Зачем же, например, ты шел ко мне?

И я качал сначала, как учила меня тетка:

— Здравствуйте, господин Бибиков!

— Ну и что? — нетерпеливо сказал Бибиков.

— Тетка просила отдать гривенник денег.

— А кто твоя тетка? — словно не зная этого, спросил он.

Я объяснил.

Бибиков вытащил старый, засаленный, похожий на жабу кошелек.

— На тебе уже пять копеек.

— Моя тетка сказала: гривенник.

— Мало ли что твоя тетка сказала! А если она скажет миллион, так я должен дать миллион, да?