Мальчик с Антильских островов - [15]

По настоянию старших Тортилла заставляет Максимильену повторить вопросы и ответы.

Максимильена вышла за порог, когда Тортилле приходит в голову новая мысль:

— Подожди! Чтобы тебе поверили, что это действительно мать тебя прислала, попроси еще бутылочку рома.

Она вручает Максимильене пустую бутылку, и та удаляется. Молча, не шевелясь и не дыша, смотрим мы, как она взбирается на холм. Потом, вдруг охваченные паникой, в тот миг, когда она останавливается перед «домом», мы прячемся в хижине и ждем там затаив дыхание.

Когда запыхавшаяся Максимильена прибежала с коробкой спичек и бутылкой рома, мне показалось, что я попал в сказочную страну, где исполняются все желания детей без вмешательства и наблюдения взрослых. Произошло нечто невиданное, мы были на пороге счастливой жизни.

Ром! Спички! И никто нам не говорит, что мы слишком малы и не умеем с ними обращаться. Теперь мы можем разжечь огонь и выпить напиток, который нам знаком только по запаху. Спички! А главное — ром! Посему, отложив варку яиц, Тортилла начала делить ром.

— От этого пьянеют, — предупредила она, — я дам вам понемногу.

И со скрупулезной точностью она наливала каждому в ладонь по нескольку капель.

Горло обжигает, как огнем, но хочется еще.

Поэтому Тортилла, Суман и Жеснер пьют долго и в свое удовольствие. Ведь при дележке им всегда доставалась львиная доля.

На этот раз никто и не думал протестовать, ибо радость была всеобщей: мы смеялись во все горло. Хохот не умолкал.

Тортилла зажигала спички и бросала их в нас, и все с криком разбегались и хохотали как безумные.

— Ты истратишь все спички! — закричал Жеснер. — Дай мне тоже.

И, опрокинув Тортиллу на землю, он отнял у нее коробок. Тортилла погналась за ним, а мы за ней.

Образовалась свалка.

Придавленные малыши пищали, но никто не обращал на них внимания.

Тортилла каталась по земле, пытаясь ухватиться за кого-нибудь, чтобы подняться, но все со смехом убегали от нее. Она плакала от досады и кричала: «Мама! Мама!»

Жеснер тоже плохо держался на ногах, злился на тех, кто его дразнил, и лез на всех с кулаками, как настоящий пьяница. Он поднял камень, и все бросились от него врассыпную. Но он пошатнулся и упал в пыль, и все принялись танцевать вокруг него. А когда он встал, мы снова разбежались.

Так мы перебегали от хижины к хижине, безжалостно покидая тех, кто не мог сохранить равновесие и падал на землю, крича или хохоча неудержимо.

А коробок спичек переходил из рук в руки после яростной борьбы, так что мы теперь играли вроде как в прятки, стараясь догадаться, у кого он. А некоторые потеряли к спичкам интерес и забавлялись сами по себе.

Наступил вечер, а мы даже не вспомнили о предстоящем возвращении наших родителей. Нас не заботило состояние нашей одежды, изорванной в клочья, мы продолжали веселиться, несмотря ни на что!

Вдруг я оказался в одиночестве. Мы так рассеялись по всей улице, что я даже не мог определить по звукам, где находятся мои товарищи.

В одном месте шум был громче, и я устремился туда.

— Огонь! Огонь! — закричал Поль, увидев меня. — Мы подожгли сад мосье Сен-Луи! Ограда сгорит, и мы увидим, что внутри!

Огромное облако дыма поднималось над изгородью. Все прыгали и орали, и меня тоже охватила неудержимая радость — я принялся кричать и танцевать.

Когда сквозь дым прорезался первый язык пламени, нас охватило настоящее безумие, и, если бы не жара, мы бы бросились в огонь.

НАКАЗАНИЕ

Никогда еще не было на нашей улице такого переполоха, как в тот вечер и на другой день. Ужас взрослых и проклятия, которыми они нас осыпали, произвели на меня куда большее впечатление, чем удары палкой и пощечины мамы Тины.

Люди качали головами и не переставали повторять: «Слава богу, что все еще так обошлось!»

Взрослые с бидонами воды подоспели в тот момент, когда пламя начало лизать крышу хижины Сен-Луи. Погасив огонь, они набросились на нас и поволокли домой, награждая проклятиями и пинками.

Весь вечер мама Тина била меня, ругалась и плакала. Она не готовила ужина и чуть ли не всю ночь стонала и жаловалась.

— Слава богу, — приговаривала она, — что Орас увидел дым над поселком.

Это Орас поднял на ноги рабочих.

— Мало того что мы весь день гнем спину в тростниках беке, теперь еще маленькие негодяи накликали на нас беду. Что я скажу беке, если он потребует меня к себе?

Потом мама Тина стала распространяться о моей маме Делии, которая живет в Фор-де-Франсе, вдали от всяких невзгод, «за стульями беке», у которых она служит, и даже не представляет себе, что́ я натворил.

— Да, бедняков вечно подстерегают несчастья!

Я не плакал. Оглушенный побоями и упреками, я впал в какое-то оцепенение. Я не был способен пошевелить ни ногой, ни рукой. Мама Тина уложила меня в свою постель.

Утром, прежде чем уйти на работу, она сварила мне горшок подсахаренной настойки и большую миску отвара из толомана. Весь день я лежал. То дремал, то пытался разогнать скуку, пробуя настойку или отвар. Я думал о Жеснере, о Тортилле, о Сумане и ловил малейший шум, стараясь угадать, что они делают.

Иногда мне казалось, что я уже не на Негритянской улице, а в какой-то чужой стране, где происходило действие сказок мосье Медуза. Или меня охватывал страх, что после всего происшедшего наша улица станет совсем другой.