Мальчик на коне - [49]

А то, что мне хотелось узнать, было погребено подо всем этим "университетским хламом", что назывался "делом". Оно не имело ничего общего с тем, что в действительности интересовало нас всех. Выбрав себе тему и начав работать над нейкак над заданием, мы становились перед социально важным вопросом: к какому братству примкнуть. Старшекурсники пытались навязать нам свои решения. Они поступались своим превосходством для того, чтобы завлечь к себе тех из нас, прошлое которых было известным и похвальным. Всё это было выспренным, тайным и исключительным. Я вступил в одно из братств из любопытства. Что же представляли собой эти секреты и тайные обряды? Я прошёл с завязанными глазами церемонию посвящения и обнаружил, что в этом не было ни секретов, ни тайн, а одно лишь притворство и чепуха, и от этого мне стало так противно, что я не стал жить в помещении клуба, предпочитая в течение года открытые двери общежития. Другой важной проблемой в университете был спорт. Мои экс-спортсмены из Оксфорда и Кеймбриджа с их лёгочными и прочими недугами остерегали меня, но это была такая ошибка, которая спасла меня. Вместе с остальными первокурсниками я отправился на спортплощадку, чтобы испытать свои силы в футболе, бейсболе, беге, прыжках и т.п. Захваченный духом, царившим в университете и в группе, я надеялся подать хоть в чем-нибудь какие-либо надежды. О бейсболе мне нечего было и думать. В то время, когда остальные ребята готовились в университет на спортплощадке, я ездил верхом на лошадях. Бегать я научился ещё в военном училище, при первых же пробных забегах первокурсников пробежал сто ярдов менее чем за одиннадцать секунд и был отдан на выучку одному из спортсменов-старшекурсников для тренировок. Показав мне на Гризли-Пик, высокую гору позади университета, он сказал: "Единственное, что тебе нужно - это дыхание и мускулы. Взбирайся на эту гору каждый день в течение года, затем приходи ко мне и тогда посмотрим".

Я не взбирался на Гризли-Пик каждый день, но всё-таки подымался туда довольно часто, так что вскоре мог уже взбегать туда и возвращаться обратно не останавливаясь. В конце года я кружил по гаревой дорожке так долго, что моему инструктору надоедало наблюдать за мной, но, конечно, я не мог пробежать сто ярдов намного меньше чем за двенадцать секунд. Мускулы и дыхание у меня были, но все мои физические реакции были настолько медленны, что от меня не было толку ни в одной из университетских спортивных секций. Так же, как и раньше мальчиком, я оказался от всех в стороне.

Блистал я лишь на военной кафедре. Начальник её, бывший офицер армии США, заметив, что у меня уже была кое-какая подготовка, назначил меня для строевой подготовки моей неумелой группы, и, когда я сделал из них лучшую строевую роту в университете, он дал мне следующую группу первокурсников с той же целью. В последующие годы я всегда был строевиком у первокурсников и в конце концов стал командовать строем всех слушателей военной кафедры. Таким образом я руководил своей группой в одном из самых непопулярных и бессмысленных занятий. Я сам презирал всё это, ценя её лишь за возможность побахвалиться и один раз в неделю поважничать перед своими однокурсниками, которые прозвали меня "П.К.Щ." - профессором кислых щей.

Я получил это прозвище, однако, не только как поборник дисциплины, при всём при том, я редко кого-либо наказывал и никогда не злоупотреблял своей властью. Я сумел убедить своих первокурсников заниматься строевой подготовкой, утверждая, что поскольку она была обязательной, гораздо проще исполнять её с желанием, чем без него, и что это было такое дело, в котором они могли преуспеть лучше и посрамить старшекурсников, где безразличие было таким же напускным, как и их превосходство. В общем, я заразил их энтузиазмом. Я насмехался над всеми остальными студенческими увлечениями: спортом, классными и университетскими общественными делами,модой и обычаями, и всячески поносил их. Я вечно портил всем удовольствие. Я был вреден, как норовистый конь, поскольку сам не был счастлив. Я мог с интересом потолковать о чем-либо, что мы изучали, если это не было слишком трафаретным итривиальным, на старших курсах у нас в клубе время от времени случались такие разговоры. Но, вообще-то говоря, мы чаще обсуждали новости или какую-либо из наших проделок.

Однажды ночью, к примеру, мы отправились воровать цыплят у д-ра Бонте, известного в университете казначея. Я забрался в курятник и, выбирая цыплят, сворачивал им головы и передавал их наружу другим ребятам, державшим мешок.

- Вот, - говорил я, - петушок, это сам д-р Бонте, он жестковат, но для первокурсников сойдёт. Затем хорошенькая пухленькая курочка - старая миссис Бонте. Вот цыпочка, мисс Бонте, - продолжал я, называя каждую из дочек Бонте, до техпор, пока нас не прервали. В доме раздался шум, в окнах вспыхнул свет, и кто-то подошёл к курятнику. Остальные ребята убежали, и я, вырвавшись из курятника, убежал тоже. Всё вроде бы было в порядке. Но когда я догнал остальных, узнал, что они бросили мешок с цыплятами там. Мы уже считали, что наш воскресный ужин пропал, ан нет: на следующий день всё наше братство было приглашено на воскресный обед к д-ру Бонте. Мы приняли приглашение с некоторой недоверчивостью и отправились туда в растерянности. Но нас встретили хорошо, и вскоре д-р Бонте уже рассказывал нам, как какие-то воры перепугались, когда очищали в курятнике насест. "Думаю, что это были не студенты, - говорил он. - Студентов не так-то легко испугать, они могут убежать, но студенты захватили бы с собой мешок с цыплятами. Думаю, что это были негры или китайцы."