Мальчик на качелях - [50]

Надо было закрепить успех.

– Как ему стало известно это?

– Юра несколько раз заходил за мной домой.

– Дядя одобрял ваш выбор?

– К Юрию он относился равнодушно.

– Здоровался с ним?

– А как же. Один раз они даже сцепились из-за живописи, и дядя назвал его профаном.

– Продолжайте, пожалуйста.

– Дядя попросил, чтобы я заказала Вышемирскому копию с одной из тех картин, что висят у него дома.

– Почему он сам не попросил?

– Может быть, из-за той ссоры?

– Он просил сделать копию с любой картины или сказал с какой?

– Картина называлась «Зима в деревне», а кто автор – я не знаю. Дядя называл, но я забыла. Там еще такой снег голубой и телега какая-то едет. Вышемирский сделал копию. Я отдала ее дяде, а он сказал, чтобы я повела Юрия в ресторан и поужинала с ним. Дал пятьдесят рублей.

– Значит, копия ему понравилась?

– Наверное, раз она до сих пор висит у нас дома.

Все. Я был почти удовлетворен. Из ее ответов на множество мелких вопросов я, кажется, нашел один большой ответ. Но главная работа была все еще впереди.

– Как вы считаете, – спросил я, – Коробейников и Олег Станиславович хорошо относятся друг к другу?

Прежде чем ответить, Рита основательно подумала.

– Коробейников часто бывает у нас. По-моему, они друзья.

– А за что вы не любите своего дядю? – Вопрос был несущественный, второстепенный, но я позволил себе немного расслабиться.

– Злой он, – ответила она и тотчас спохватилась: – С чего вы взяли, что я его не люблю?

– Мне так показалось, – уклончиво ответил я.

– Вы ошиблись. – В ее глазах появились недобрые огоньки. Все-таки актриса она слабоватая. – После смерти отца он взял меня к себе. Поил, кормил, одевал...

– И все?

– А что еще?

– Угостите меня сигаретой, – попросил я и потянулся через письменный стол. При этом неосторожно задел скоросшиватель, и по полу рассыпалась стопка чистой бумаги. – Не беспокойтесь, потом подберу.

Я прикурил и уселся на место. Наступившую затем паузу Елецкая поняла по-своему.

– Если у вас все, разрешите мне уйти? – спросила она. – Я очень тороплюсь.

– Ну, если очень торопитесь...

Елецкая поднялась и пошла к двери. На этот раз ее походка мало походила на походку манекенщицы.

– Постойте, Рита, – остановил ее я. – Еще один вопрос. Где вы были двадцать четвертого сентября?

– В какое время?

По ее застывшему в ожидании взгляду я понял, что попал в болевую точку.

– Скажем, после двух часов.

– Алиби устанавливаете?

Это была первая попытка уйти от ответа.

– Допустим, алиби.

– Значит, подозреваете меня в чем-то?

«Попытка номер два, – зарегистрировал я. – Будет и третья».

– Присаживайтесь, – предложил я, показывая на стул. – Я забыл отметить вашу повестку, да и протокол надо подписать.

– Вы совершаете ошибку, – предупредила меня Елецкая.

– Поживем – увидим. А пока постарайтесь ответить на поставленный вопрос.

Пока она возвращалась к своему стулу, я обошел стол и поднял лист бумаги. На нем четко отпечатался след обуви. Наш полотер мажет полы какой-то немыслимо едкой красной мастикой, и иногда это стоит иметь в виду.

– Где-то я уже видел такой отпечаток, – высказался я вслух.

– Я не имею к вашим делам никакого отношения, – поспешила заявить Рита. Она заметно нервничала.

– Тем лучше. Остается узнать, где вы были в понедельник. Пустая формальность.

Я не хитрил, для меня это действительно была пустая формальность, так как не оставалось ни малейшего сомнения: Елецкая находилась в доме Вышемирских именно в критическое время, это след ее туфель остался на раскрытом томе из собрания сочинений Бальзака. Как называлась та вещь? «Настойчивость любви»? Я восстановил в памяти выводы из заключения криминалистической экспертизы: на клавише магнитофона в комнате Юрия обнаружены отпечатки пальцев женской руки. В комнате профессора после его смерти побывала только одна женщина. Значит, кассета с пленкой у Елецкой? Или у Юрия? А может быть, у Ольги Верещак? На этом область известного для меня заканчивалась. Я ждал, что скажет Рита.

Видимо, она тоже взвешивала свои «за» и «против».

– Кассета с вами? – спросил я так тихо, что сам едва расслышал вопрос.

Рита не двигалась. Какую-то секунду длилось замешательство, потом она поспешно полезла в свою большую, похожую на торбу сумку.

– Сейчас, сейчас вы будете иметь доказательство... Я ничего не понимала в их делах...

Напряжение, в котором находился последние несколько минут, спало. Я не знал, радоваться мне или еще рановато. В том, что Рита носит кассету с собой, я не видел ничего странного. Если на пленке, по словам самой Елецкой, содержится доказательство ее непричастности к событиям, происшедшим в доме Вышемирских, а вызов в милицию связан тоже с Вышемирскими, разумней всего взять кассету с собой: надо будет – отдать, не надо – унести обратно...

Наконец она вытащила завернутый в целлофан пакет.

– Вот послушайте, и вы все поймете.

– Послушать успеем, – как можно спокойнее сказал я. – А пока расскажите мне, какие дела связывали вашего дядю с Юрием.

От светскости Риты не осталось и следа, куда делись ее артистизм, сдержанность. Она готова была рассказать все, лишь бы быть подальше от этой комнаты, от следователя, от милиции. Ее теперешнее состояние можно было назвать одним словом – паника.