Мальчик, который выращивал драконов - [7]

Напуганный радостными криками Конни, он поднялся наверх, к лампам, по пути регулярно сбрасывая какашечные бомбочки. И стоило папе зайти в кухню, одна из них оказалась под подошвой его ботинка. Если б отец только научился хоть чему-то на нашем первом и последнем занятии по фигурному катанию, ничего бы не случилось. И если б стол не стоял по пути, отец бы плавно проскользнул к задней двери. Но папа налетел на него, как крокодил, захлопывающий пасть, и приземлился лицом прямо в тарелку Конни с банановым пюре.

Зато Конни посмеялась.

Я быстро открыл карман, и дракончик молнией скользнул туда, где его никто не увидит. Причем вовремя – мама как раз вошла посмотреть, отчего такой шум.

– Что здесь творится? – простонала она, оглядывая беспорядок.

Плюс Конни в том, что она еще не очень умеет говорить и на нее можно свалить кучу всего – Конни не возражает, ее радует все на свете, а мама и папа не сердятся на нее, ведь она просто малышка.

– Коннифетта снова рисовала картинку бананами, но прилетел голубь и все съел, – сказал я.

Захлопав в ладоши, Конни запустила новую каплю пюре папе на нос, что опять привело ее в восторг. Мама закатила глаза и вздохнула. Конни хихикнула и показала большие пальцы, измазанные бананом.

– Конни Блабилонни! – засмеялся я.

Она шевелила банановыми пальчиками, изображая человечков – и вышло настолько смешно, что даже мама не удержалась от улыбки. Говорил ведь, мы в одной лодке, я и Конни.

Пока мама, как гиперактивный осьминог, очищала папу, пол и Конни, я сумел сбежать. И очень кстати, потому что мне надо было к дедушке в сад – срочно.

Глава 7 Пончики и пирог с драконьим фруктом

Бабушка с дедом живут всего в нескольких улицах от нас, да и путь к ним можно срезать через парк. Если бы в конце нашей дороги не построили несколько новых зданий, я бы видел их дом из окна спальни.

Живут они так близко по одной причине – в детстве у меня было сердце с дырой. Звучит довольно странно, знаю. В смысле, как это вообще выглядело? Я всегда представлял, что дыра проходила насквозь, делая сердце похожим на пончик. Но на самом деле это не так. Для начала, его не покрывала ни розовая глазурь, ни сотни тысяч блестящих крупинок посыпки, которые бы стали хоть каким-нибудь утешением. Я рос очень болезненным, вот бабушка с дедушкой и переехали сюда, чтобы присматривать за мной, пока мама и папа работают.

Примерно в пять лет меня прооперировали: дырка от пончика не зарастала так, как врачи надеялись. Услышав слово «операция», я решил, что это будет как в настольной игре, где надо доставать органы человечка пинцетом – если сделаешь неверное движение, человечек жужжал. Я жутко волновался, вдруг тоже зажужжу, перепугаю доктора, и тот нечаянно зашвырнет мое сердце в дальний угол. Но он уверил, что играл в эту игру годами и никто никогда не жужжал, прямо ни разу, поэтому я и разрешил ему оперировать меня, честно. И доктор справился.

Мама с папой до сих пор не верят, что дыра заштопана и мне лучше. Все еще считают меня хрупким и мечтают уберечь от всего, закрыв в одном из тех гигантских пластмассовых шаров, в которых люди, как хомячки, бегают на ярмарках. Хорошо, что дед рядом: он твердо верит – надо «давать детям быть детьми».

Говорит, я могу самостоятельно узнавать мир. Даже если порой это значит, что я набью шишки и получу царапины.

Как когда я показал ему свой чертеж роликов, которые мама с папой мне не купили. В основном они состояли из кучи липкой ленты, скотча, шариковых ручек. Но дедушка все равно разрешил смастерить их. Полного успеха я не добился, но зато узнал, насколько больно падать лицом в пол. А это само по себе важный урок, сказал тогда дед.

Как я уже говорил, сейчас я в полном порядке. Не считая того, что маловат маленько – но доктор сказал, я могу в любой день взять и вырасти, как гриб. Этого дня я все еще жду.

Плюс в том, бабушка с дедушкой живут всего в двух минутах и сорока пяти секундах от нас. Минус – я все думаю, вдруг дедушка заболел именно из-за присмотра за мной. Сердце у него шалит, но это не безобидные шалости. Мама с папой уверяют, что болезнь не связана со мной, а бабушка говорит – виноваты пирожные и сыр, которые он так любит, но я не могу отделаться от мысли, что дедушка должен был уйти на пенсию отдыхать, а не бегать за мной. Мне не нравилось болеть, и иногда, видя, как друзья играют в футбол, а мне нельзя, я жутко злился. Помню, даже кричал на деда и нарочно прятался от него, а ему приходилось гоняться за мной, несмотря на свой возраст. Занятие не особо приятное – и совсем не успокаивающее.

Но когда я беспокоюсь о дедушке, он обвиняет меня, что теперь я пытаюсь засунуть в огромный пластмассовый шар его. И хотя этот страх навсегда останется моей больной точкой, что бы я ни подумал, деду я ничего не скажу.

Придя к ним тем утром, я обошел дом и направился сразу в сад. В кухонном окне я увидел бабушку, склонившуюся над большой кастрюлей, окруженную клубящимся паром. До меня донесся сладкий запах фруктов. Я помахал ей и поспешил к саду через аккуратную лужайку, мимо нескольких яблонь и груш, спускающих ветви к земле, мимо пустых ульев, которые дедушка все обещает убрать, но никак не уберет.