Мальчик, которого стерли - [61]

Эти люди собрались здесь, чтобы праздновать жизнь моего отца, чтобы препроводить новую семью в ряды пастырей. Это были те же добрые люди, которых я любил, которым я доверял всю свою жизнь. И все-таки мы все лжем себе, думал я, моя рука будто приклеилась к телефону в кармане — одно быстрое нажатие на кнопку, и все это закончится. Почему мы все еще лжем самим себе? Это внушало неловкость — скользнуть обратно в толпу всех этих людей, которые заботились обо мне и желали мне только добра, и все же я понимал: если бы они только узнали, что я держу в руке, то бросились бы к брату Стивенсу и немедленно потребовали бы отставки моего отца. Всюду, куда я ни поворачивался, снова виднелись улыбки, за которыми я ощущал вращение тысяч сдерживающих механизмов. Разве не слышали все мы истории, церковные сплетни? Человек, который обманывал жену с дюжиной других женщин. Пара, которая записала на видео молодежную ночевку в их доме, а потом камеру обнаружила молодая девушка, которая заметила мигающий красный свет между кипами церковной литературы. Конечно, я знал, что весь мир заполнен чем-то подобным. Единственная разница здесь, в этом святилище, была в том, что эти люди стремились стать чем-то большим, чем сумма частей тела. А может быть, на самом деле они и пытались стереть свои части тела, а новое их тело, заполненное Христом — тело крещеное, очищенное, бесплотное — не имело в себе места для прежней жизни и не могло позволить себе терпимости к ней.

Дрожащая рука у меня на спине, морщинистое лицо брата Нильсона, который смотрит на меня. Рядом с ним брат Хэнк, он держит старика за тонкий локоть, помогая ему устоять.

— Что, вернулся наконец из своего чудо-колледжа? Выучился там чему-нибудь, чему не мог научиться здесь?

— Не очень многому, — сказал я. Выучился, что ваша философия «жахнуть всех бомбой» ни черта не стоит. Я принес с собой все, что у меня было, и вот он я, все еще такой же потерянный и смущенный, как обычно. Я сжал слабую руку брата Нильсона. Он стал таким хрупким за этот год, с тех пор, когда я видел его в последний раз в дилерском центре, и я не хотел говорить ему, что я думал на самом деле. Как легко было ему, натуралу, прожить такую выдающуюся жизнь, а потом сидеть и смотреть на плоды трудов своих, расцветающие в образе молодых дьяконов, молодых проповедников, таких, как мой отец, которых он вдохновлял своей непоколебимой преданностью, безошибочной связью с Богом. В каком неведении он пребывал, не зная, каково это — без предупреждения стать отрезанным от всех. Пожалуйстапомогимнебытьчистым.

— Оставь парня в покое, — сказал брат Хэнк, улыбаясь, зубы его были ослепительно белыми. Я слышал однажды, как он хвастался, что пользуется отбеливающими полосками «CrestWhite» каждый вечер с тех пор, как стал продавать машины. «Надо держать себя в чистоте, ребята, — говорил он. — Клиент не устоит».

— Все в порядке, — сказал я. Это было не так.

Еще несколько людей сгрудились вокруг, пожимая мне руку. Я заметил пустой коридор и направился через него, надеясь перейти в менее многолюдную часть святилища. Пространство было узким, колени стукались о полированное дерево, и я оказался в неловком положении, повернутый спиной к большинству прихожан лишь для того, чтобы пройти. Я чувствовал их взгляды на своей спине и снова задался вопросом, когда придет удар молнии. Станет ли Бог выжидать момента, когда я встану на сцене и начну откровенно лгать, или сделает это в спокойную минуту затишья перед бурей? Пространство вокруг меня стало сужаться, огни становились все более яркими, ослепительными.

— Где ты был?

Знакомый голос. Я обернулся и увидел улыбающегося Дикаря, его рука уже была наготове.

— Как правило, в колледже, — я пожал ему руку. Я задавался вопросом: может быть, он узнал, где я был на прошлой неделе?

— Всегда знал, что ты смышленее меня, — сказал он. Он казался еще лучше выбритым, чем тогда, когда я видел его в окружной тюрьме, его баки были идеально подстрижены, белая рубашка накрахмалена. — Тебе дали уже доктора философии?

— Еще нет.

Для тебя тоже все легко. Прожить жизнь, как тебе хочется, пока кто-то вроде моего отца не придет и не очистит тебя. Теперь ты будешь делать то же самое для других. Но я-то никогда по-настоящему не проживал свою грешную жизнь. Я не знаю, на что она похожа, поэтому не знаю самого главного об обращении.

— Сейчас вернусь.

Когда я пробрался на другую сторону, собралась новая толпа, которая ждала, чтобы горячо приветствовать меня. Я почувствовал, как под фальшивой улыбкой во мне скапливается жалость к себе, но не мог остановить ее. Ладонь вокруг RAZR стала горячей. Мне уже не хватало дыхания.

— Столько времени прошло, — сказал другой голос. — Где ты был?

Снова этот вопрос от очередного знакомого незнакомца. Я никогда не умел запоминать имена людей, и теперь, когда святилище начало заполняться, из-за этого недостатка у меня все внутри рябило от страха. Просто у моего отца было слишком много знакомых, он слишком много услуг оказал слишком многим семьям, и поэтому люди знали мое имя наизусть, молились за меня вместе со всей моей семьей, беспокоились о моем будущем успехе, ведь я был Его Сыном. Сколько раз мой отец сидел у чьей-то койки в госпитале и молил Бога о целительной силе? Сколько раз он приходил на похороны дальних родственников кого-нибудь из своих друзей, которых, бывало, даже не видел живыми, лишь затем, чтобы оказать дополнительную эмоциональную поддержку? Для тех, кто сейчас находился в церкви — бесчисленное множество раз.