Мальчик из Уржума. Клаша Сапожкова - [43]

Может, он уже давно и приютским-то не считается?

Нет, нужно надеяться только на свои руки!

К весне Сергей заболел.

Он долго не хотел поддаваться болезни. Захвораешь — сляжешь. А если сляжешь, значит, не будешь ходить в училище. Сейчас для Сергея это было немыслимо.

Разве можно заболеть, когда педагогический совет еще не дал ответа, освободит ли он от платы Сергея или уволит из училища? Нельзя поддаваться болезни, нельзя пропускать уроки. Надо каждый день бывать в мастерских и лабораториях, надо учиться на круглые пятерки.

Но как ни крепился Сергей, а лихорадка делала свое дело. Его потягивало, знобило и трясло. Все одеяла и шинели, которыми укрывали Сергея товарищи, не могли его согреть. Не помогал и крутой кипяток, хотя Сергей, обжигаясь, глотал по пяти стаканов чая подряд.

— У нас здесь редко кто лихорадкой не болеет. Такой уж город гнилой, — говорил Сергею старичок дворник, — Как весной в половодье Волга разольется, так и затопит низкие места. До пол-лета сырость не просыхает — чистое болото. А для лихорадки сырые места — самое раздолье. Нужно бы тебе, парень, чаю с малиной выпить, в баню попариться сходить! — кричал дворник вдогонку Сергею, когда тот утром выходил из дверей с чертежами и книжками.

— Ничего, дедушка, и так пройдет! — отмахивался Сергей. — Ляжешь да и разлежишься.

И он не пропускал ни одного дня ученья.

Желтый, осунувшийся, дрожа от озноба, он просиживал в классе от первого урока до последнего, а однажды даже отправился с экскурсией на парафиновый завод. Но по дороге ему стало так плохо, что Асееву и Яковлеву пришлось вести его под руки.

Дома по вечерам Сергей вычерчивал детали машин, чуть ли не лежа на столе. А когда приходило время укладываться, у него уже не хватало сил раздеться и лечь.

Стянув с ноги сапог, он просиживал так несколько минут. От слабости у него кружилась голова и его покачивало, по он старался сидеть прямо, опираясь обеими руками на края топчана. Только по плечам, которые дрожали мелкой дрожью, Асеев и Яковлев видели, что Сергея опять лихорадит, или, как говорил старик дворник, «бьет».

Однажды Асеев слышал, как Сергей, уже лежа в постели и завернувшись в одеяло с головой, вдруг сказал негромко, но внятно: «Спи, Сергей, спи».

Асеев так и не понял, во сне ли это говорил Сергей или бредил.

Глава XXX ДРУЗЬЯ ДЕТСТВА ВСТРЕЧАЮТСЯ ВНОВЬ

Недели за две до роспуска учеников на каникулы в канцелярии промышленного училища на стене был вывешен список с фамилиями учеников, «уволенных на летние каникулы к родителям, родственникам или на практику». В списке первого класса, где учился Сергей, значились следующие фамилии:

1. Асеев Дмитрий. Город Уфа — к родителям.

2. Веселицский Василий. Город Сенгилей Симбирской губернии — к родителям.

3. Дедюхин Иван. Город Сарапул — к родителям.

4. Желудков Николай. Город Слободской Вятской губернии — к родственникам.

И так дальше, по алфавиту до буквы К и после нее. Кто ехал в Нижний Новгород, кто в Область Войска Донского, кто в Вятку, кто в Царицын и Самару, кто куда, — но все ученики ехали к родителям и родственникам. Только двое во всем классе направлялись педагогическим советом на практику: Костриков Сергей — в город Симбирск на завод Сапгова и еще один парнишка — на Казанский пороховой завод. Сергей был рад. Он сам месяца два тому назад, когда его освободили, наконец, от платы за учение, просил педагогический совет послать его на практику.

Он был одним из лучших учеников, и поэтому его просьбу уважили.

Новый, незнакомый город Симбирск, неизвестный завод Сангова, а главное, будущая практика — все казалось Сергею заманчивым, и у него было одно желание — скорее ехать. Кто знает, может быть, удастся столько заработать за лето на этом заводе, что хватит на весь учебный год. И тогда, значит, не придется больше подавать прошения о пособиях.

До роспуска на каникулы оставалось еще добрых две недели, но уже суета и то особенное оживление, которое предшествует всегда отъезду, проникло в училище. Да и весна, верно, давала себя чувствовать. Солнце щедро сияло над городом, и солнечные зайчики прыгали и плясали повсюду: и по стенам классов, и по лицам учеников, и по сюртукам строгих и хмурых учителей, которые, казалось, посветлели и помолодели от весеннего солнца. И даже надзиратели, чем-то похожие на сердитых шершней, не налетали, как раньше, на учеников с угрюмым жужжанием.

Окна в классах были открыты настежь. Черный и влажный пустырь весь зазеленел. На школьных молодых березах появилась легкая и нежная листва.

Ученики ходили в шинелях нараспашку и в сдвинутых на затылок фуражках.

Разговоры у всех теперь начинались с одного: «А вот у нас летом…» И дальше шли почти сказочные рассказы о том, какие огромные яблоки и груши растут летом «у нас в Великих Луках» или «у нас под Самарой» и какие замечательные язи и окуни клюют там на живца.

Сергей тоже ходил в расстегнутой шинели и насвистывал что-то веселое. Он уже собирался ехать на пароходе в Симбирск, когда вдруг неожиданно пришло письмо из Уржума, а вместе с письмом пришли и деньги на дорогу. Письмо было от Польнера. Сергей перечитал его два раза, но все никак не мог понять толком, кто же посылает ему на дорогу деньги. То ли сам Польнер вспомнил наконец о нем, то ли купцы-попечители вздумали опять облагодетельствовать «сиротку»?