Мальчик из леса - [32]

— Ого, — сказал Орен.

— Да, Орен. Я с тобой поужинаю. С огромным удовольствием.

— Значит, завтра?

— Завтра в самый раз.

— В семь?

— Я закажу столик, — сказала она.

— Галстук понадобится?

— Нет.

— Вот и хорошо.

— Вот и славно.

Молчание.

Он шагнул вперед, словно собирался ее обнять, но передумал. Неловко взмахнул рукой и сказал:

— Тогда до свидания.

Прошел мимо и вышел из комнаты. Хестер проводила его взглядом.

Вот именно. Хестер едва сдержалась, чтобы не запрыгать от радости. Красавец-великан.

Глава четырнадцатая

Расти Эггерс выключил телевизор и театральным жестом швырнул пульт на белый диван.

— Это всего лишь дурацкий иск.

Гэвин Чеймберс кивнул. Они только что смотрели передачу Хестер Краймштейн: интервью с Саулом Штраусом. Дело было в элегантном бело-хромовом пентхаусе Расти с окнами во всю стену — в соответствии с замыслом проектировщика этого небоскреба. Из окон открывался великолепный вид на Манхэттен — до горизонта, такой, что дух захватывало. В первую очередь из-за того, что небоскреб стоял не на Манхэттене, а в нью-джерсийском Хобокене и смотрел на город, а не терялся среди других высоток. У ньюйоркцев, живущих на берегу Гудзона, тоже неплохой вид на Нью-Джерси. Но у жителей Нью-Джерси с другого берега реки вид на Нью-Йорк открывается такой, что впору придерживать челюсть. Вечером (то есть сейчас) в Гудзоне отражались огни прибрежных зданий и река выглядела как россыпь бриллиантов на черном бархате.

— Судья не даст этому делу ход, — продолжил Расти. Тон у него был чрезвычайно уверенный. Расти всегда говорил чрезвычайно уверенным тоном.

— Не сомневаюсь, что вы правы, — согласился Гэвин Чеймберс.

— По-моему, в этой передаче Хестер Краймштейн выглядела весьма неплохо, — сказал Расти.

— Это так.

— Играла по-честному. Осадила Штрауса, когда он начал нести чушь.

— Да.

— Но он не отступится, верно?

— Саул Штраус? — Гэвин Чеймберс покачал головой. — Нет, не отступится.

— Вы с ним знакомы, да?

— Да.

— Служили вместе.

Верно. Они были сослуживцы. Морпехи. Целую жизнь тому назад. Саул Штраус всегда вызывал у Гэвина восхищение. Упрямый смельчак-забияка с единственным недостатком: Штраус почти всегда принимал неверные решения.

— Давно вы его видели?

— Очень давно.

— Тем не менее, — сказал Расти, — вы с ним были братьями по оружию. Это крепкие узы.

Гэвин промолчал.

— Как думаете, у вас получится с ним поговорить?

— Поговорить?

— Убедить его, что пора сдать назад.

Гэвин помнил, что Саул Штраус — человек с активной жизненной позицией. Сентиментальный пассионарий, «зеленый» до мозга костей, живущий в воображаемом мире. Не исключено, что сыроед. Короче говоря, «возьмемся за руки, друзья». Однако, когда речь заходила о Расти Эггерсе, в разглагольствованиях Саула и ему подобных все громче звучала истерическая нотка. Это опасно.

— Не выйдет, — сказал Гэвин.

— Значит, Штраус и впрямь меня ненавидит?

И Гэвин Чеймберс, и Саул Штраус выросли в семьях со смешанными политическими взглядами. Отцы их были консерваторами, матери — сторонницами либерализма. Гэвин пошел по стопам своего старика, а Саул был самым что ни на есть маменькиным сынком. В прошлом они воодушевленно спорили: Гэвин утверждал, что Саул наивен и сентиментален, а тот в ответ обзывал его бездушным дарвинистом. Но эти дружеские разговоры остались в далеком прошлом.

— Он превратился в фанатика, — сказал Гэвин.

— Это я уже понял, — кивнул Расти.

— Угу.

— Ваш друг Саул и я… В чем-то мы очень похожи. Мы оба считаем, что современным миром правят мошенники. Оба уверены, что это не на руку американской нации. Оба знаем: чтобы исправить ситуацию, сперва нужно перевернуть все вверх дном.

Расти Эггерс смотрел в окно. Он был парень из Нью-Джерси, вдоль и поперек: родился в Ньюарке, в районе Айронбаунд. Семья была бедная (отец — украинец, мать с Ямайки). Расти Эггерс ходил в мужскую подготовительную школу Святого Бенедикта в самом сердце города, на бульваре Мартина Лютера Кинга. По результатам учебы его взяли в Принстонский университет — потому-то он и не стал уезжать из родного штата, перебираться на другой берег реки. Конечно, ему нравился вид из окна. Поезда и паромы могли доставить его в центр города или на Уолл-стрит меньше чем за полчаса. Репутация Расти во многом была связана с Нью-Джерси — как ему нравилось говорить, репутация с тремя «С»: немного Спрингстина, немного Синатры, немного Тони Сопрано. Расти был парнем грубоватым, но симпатичным. Горожанином, но человеком, заслуживающим доверия. Он был похож на огромного плюшевого медведя с копной ржаво-рыжих волос (такой цвет называют «расти», отсюда и прозвище). Кожа у него была достаточно светлой, чтобы сойти за белого, и достаточно темной, чтобы расисты, обняв его, могли заявить: вот, смотрите, никакие мы не расисты.

К тому же Гэвин Чеймберс знал, что Расти Эггерс — человек выдающегося ума. Единственный ребенок в дружной семье, Расти получил в Принстоне две степени: по философии и политологии. Первые деньги он заработал, придумав настольную игру «Политическая угадайка», основанную на личных впечатлениях пополам с крупицами фактической информации. Дела пошли как по маслу, но однажды водитель тягача, закинувшись пригоршней амфетаминов, чтобы не выбиться из людоедского расписания, пробил разделительное заграждение на платной автодороге Нью-Джерси и лоб в лоб столкнулся с машиной, где находилась семья Эггерсов. Отец и мать Расти погибли на месте. Расти получил серьезные травмы и два месяца был прикован к больничной койке. В тот вечер он был за рулем, и, хотя в трагедии не было ни капли его вины, Расти мучился от угрызений совести: он-то выжил. Отдав швартовы, он уплыл в океан зависимости от обезболивающих, где попал в бурю клинической депрессии. Какое-то время его порядком штормило.