Мальчик из Бухенвальда. Невероятная история ребенка, пережившего Холокост - [39]

Когда наши желудки снова обрели способность переваривать по три приема пищи в день, мы стали заталкивать еду себе в глотки пригоршнями, глотая непрожеванные куски мяса и овощей. Салеку пришлось заново учить меня класть в рот маленькие кусочки и хорошо жевать. Я словно ребенок учился есть с самого начала.

Большая часть моей одежды была покрыта жирными пятнами, потому что я вытирал об нее руки, поэтому персонал выдал мне новые вещи. Старые я отнес в металлическую бочку у нас на участке, где сжигали сухие листья, и смотрел, как ткань, вместе со вшами и блохами, оставшимися с Бухенвальда, превращается в пепел.

Я начал спать в настоящей пижаме и каждый четверг отправлял одежду в стирку. Я опять носил белье и каждое утро надевал чистое.

Когда наша семья жила в гетто, мама старалась, чтобы мы ходили опрятные: она стирала нам одежду в колодезной воде, если ее удавалось натаскать достаточно и если было топливо для растопки, чтобы ее нагреть на дровяной плите, а потом развешивала вещи на веревке на балконе, чтобы просушить. Зимой штанины промерзали насквозь, и казалось, будто их постирали прямо вместе с ногами.

В Бухенвальде Яков следил, чтобы мы с Абе и другие мальчики из нашего барака регулярно мылись. Он заставлял нас строиться в цепочку по одному и вел в душ, где была только холодная вода. Тем же мылом, которым мы мылись сами, он приказывал нам стирать свою одежду под душевыми лейками. Потом, даже зимой, мы возвращались в барак нагишом, потому что одежда должна была высохнуть. Для того чтобы мы отвлеклись и не так стучали зубами от холода, он рассказывал нам свои сказки про принцесс или другие истории.

Теперь мне приходилось заново учиться не только есть, но еще и приводить себя в порядок. Раньше я никогда не мылся в ванне, уж точно не в полноразмерной, лежачей, и, погружаясь в теплую воду, часто задерживался там дольше отведенного мне времени, так что другие мальчишки начинали колотить в дверь, чтобы я их впустил. Впервые принимая ванну, я полностью израсходовал целый кусок белого мыла, которым намыливал махровую тряпку и по частям отмывал каждый участок тела. Но и после этого я не был по-настоящему чистым. Мне пришлось трижды сливать и наливать воду, прежде чем сошла вся грязь; вода, воронкой уходившая в сливное отверстие, сначала казалась черной от многолетней грязи, приставшей ко мне, как глазурь к маминым пирогам, потом стала серо-коричневой и наконец прозрачной. С помощью специальной щетки я вычистил из-под ногтей грязь, запекшуюся еще в Бухенвальде. После каждой смены воды я смотрелся в зеркало: разглядывал свои глаза, форму носа, квадратную челюсть, морщины и следы ожогов, пытаясь отыскать фамильные черты. «Кто я такой?» – шептал я. Хотя с нашего освобождения минул почти год, я все еще считал себя номером 117098 и только потом Ромеком.

– Личность, – сказал Салек как-то перед сном, когда мы болтали в нашей спальне, с выключенным светом, потому что теперь точно знали, что за ночью последует утро и что наши кошмары нереальны. – Вот что нацисты отняли у нас: кем мы были и кем являемся.

– Отобрали наше право считаться людьми, – пробормотал Марек. Я кивнул.

– Веру в других, в жизнь, в человечество, наши воспоминания… Всего этого нас лишили, – со вздохом сказал Джо.

По вечерам мы вчетвером старались любой ценой усесться ближе к радиоприемнику. Меня интересовали прежде всего новости о том, как союзнические войска и гражданские находили прятавшихся евреев, которым удалось выжить: они скрывались в криптах под церквами, в катакомбах, в канализационных ходах под городскими улицами. Некоторых обнаруживали даже в оврагах далеко в лесной глуши, и потому я вспомнил о партизанах. Наверняка среди них были и хорошие, думал я.

Я начинал сознавать, что хорошие люди существуют. Нацисты уничтожили не всех.

* * *

Профессор Манфред стал моим наставником.

Наставники появились у каждого из нас – взрослые, к которым мы больше тянулись и которые могли нами руководить. У большинства мальчиков наставники были из школы, потому что с января 1946 года они начали ходить во французскую среднюю школу и планировать будущее профессиональное образование.

Но мне, прежде чем поступить туда, требовалось пройти экзамен, чтобы выяснить, с какого класса начинать. Я стал уделять больше внимания учебе, потому что понял, насколько отстаю. Мы с профессором встречались один на один в кафе, наслаждаясь теплой весной 1946-го, а парки отлично заменяли нам школьные классы. Я уже читал французские комиксы, например Приключения Тинтина. Вдвоем мы с ним ходили в кино, на французские фильмы.

Бухенвальдские мальчики постепенно разъезжались – в основном отправлялись к родственникам в далекие страны, но у некоторых находилась родня и в Европе, пережившая нацистские массовые убийства.

На годовщину нашего освобождения из Бухенвальда для нас устроили праздник – вроде дня рождения, потому что многие из нас считали 11 апреля своим вторым днем рождения. По просьбе мадам Минк поварихи испекли для нас гигантские шоколадные кексы с липкой глазурью. Но мы все ходили мрачные. Праздновать никому не хотелось.