Мальчик, дяденька и я - [52]

Но она продолжала объяснять Диме его ошибку, продолжала щедрыми аршинами измерять всю бездну его неправоты. «И потом, – говорила она, – представим себе, что я все-таки попрошу его прочитать вашу пьесу. В этом будет что-то от шантажа. Как бы ни был он знаменит, велик и прекрасен (а актер такой-то был действительно знаменит, велик и прекрасен – так считал не только Дима, но и все ценители театра и кино), ему всё равно нужна моя книга, просто необходима. Для него это момент признания, момент престижа, если хотите. И он может подумать, что я выставляю ему условие. Раз я пишу о нем книгу, значит, он должен выполнять мои просьбы. Он будет вынужден согласиться, а эта вынужденность, несомненно, нарушит наши с ним отношения, которые мне важны не сами по себе (она говорила как по писаному, как будто цитировала пассажи из учебника – тогда как раз в моде были такие учебники – „Как устанавливать взаимоотношения“, „Как влиять на людей“, „Как добиваться своего“ и тому подобное) – да, не сами по себе, а как условие нашей продуктивной совместной работы над книгой. Но отбросим и это. – Она подняла палец. – Вынесем это за скобки. Представим себе, что я все-таки передала ему вашу пьесу. (Диме уже не хотелось ничего. Диме хотелось только, чтобы она замолчала и прекратила эти поучения.) Ну вот, я ему передала вашу пьесу, и что же? Я не говорю о себе, забудем обо мне. Я поставлю в ужасное, ужасное, ложное положение и его, и вас. Он же не сможет оценить эту пьесу объективно. Он подумает: „Этот автор, очевидно, ее друг. Это человек, который ей близок. Значит, эта пьеса ей нравится, значит, я не имею морального права прямо сказать ей, что мне это не нравится. Я буду вынужден придумывать какие-то необидные обтекаемые формулы“. Вы понимаете, что это прежде всего повредит вам!» – говорила она Диме. В общем, она убедила Диму в полной, абсолютной, принципиальной невозможности передать его пьесу великому актеру такому-то.

– Выход нашла Лиза, Димина жена, – продолжал дяденька.

Она придумала сложную многоходовую комбинацию. В те годы актеры, в том числе и самые что ни на есть великие, сильно нуждались в деньгах. Поэтому они выступали в разных, как тогда говорилось, трудовых коллективах, в основном в НИИ, которых в Москве было несчетное количество и где работали интеллигентные люди, которые были бы счастливы после работы пойти в актовый зал своего учреждения и насладиться чтецким концертом какого-нибудь, без шуток, выдающегося актера.

Лиза пришла в профком своего НИИ и сказала, что вот, мол, не худо бы организовать (кажется, в честь Нового года) концерт выдающегося актера такого-то, прибавив, что она готова взять на себя организацию – то есть переговоры с актером, доставку его в НИИ и обратно. Гонорар же для актера собирался так. Сначала выясняли, какую сумму актер запросит, потом та сумма делилась на количество мест в актовом зале, точнее говоря, на количество билетов, которые реально было продать в этом НИИ. Эти билеты печатались на машинке. Там было написано «Творческая встреча» и дата, число, месяц и час – и еще печать. При этом печать нарочно ставилась чуточку смазанная. На всякий случай. С одной стороны, нельзя подделать, с другой стороны, трудно уличить.

В назначенный день Лиза поехала на такси, чтобы забрать и привезти в свой НИИ великого артиста такого-то. И по дороге она очень вежливо сказала, что вот, мол, есть один молодой драматург, который написал пьесу, и несколько человек, в том числе и критики, говорят, что эта главная роль просто специально для вас. Да и он, честно говоря, писал эту роль, рассчитывая на вас. «Эк вы меня поймали, – сказал великий актер. – И ведь не выпрыгнешь на полном ходу. Ну давайте. Ваш муж или друг, что ли?» – догадался он. «Да», – сказала она. Он вздохнул и протянул руку назад, потому что сидел рядом с шофером, а она – на заднем сиденье. Лиза вытащила из сумки папку-скоросшиватель. Он взял ее, открыл и вдруг спросил – прочитав, наверное, Димино имя и фамилию: «Простите, это что, сын Максима?» – и назвал фамилию покойного Диминого отца. «Да», – сказала она. Он повернулся к ней так резко, что у него пуговица на дубленке оторвалась, отлетела и щелкнула обо что-то в кабине. «Он, что, идиот?! – закричал великий актер. – Он, что, сумасшедший?! Зачем все эти фокусы? Зачем было устраивать-подстраивать? Он же мог сам позвонить мне! В любое время дня и ночи! Он мог мне прямо в дверь позвонить! И сказать: „Я сын Максима!“ И всё! Я был бы счастлив!» «Извините», – сказала Лиза. Великий актер запихнул пьесу в портфель и весь остаток пути пожимал плечами и бурчал: «Странные люди, непонятные люди, удивительные люди!»

Но через две недели он позвонил Диме сам и попросту сказал: «Простите, мой дорогой! Всё это очень мило и, наверное, даже неплохо, но мне не подходит».

С тех пор Дима стал чуточку посмелее. Следующую свою пьесу он передал другому великому актеру-режиссеру, тоже отцовскому знакомому, теперь уже напрямую. Впрочем, и это не помогло. Но виной тому была уже не Димина робость, а, очевидно, сама пьеса. Тут уж обижаться не на кого. Даже на себя здесь обижаться не надо. Он-то ведь сочинял во всю меру отпущенного. Ну не понравилось – и бог с ним.