Малая земля - [16]

Он хотел еще что-то сказать, но только скривил рот от боли и опять потерял сознание.

Подозвав матроса и поручив ему быть при командире, Коноплев побежал наверх.

— Что с командиром? — нетерпеливо спросил Tepeщенко.

— Жив, — глухо сказал боцман. — Раны тяжелые. Я сознания лишился…

Он поднялся на мостик, выпрямился, вытянул огромный жилистый кулак в сторону противника и ожесточенно ругнулся:

— Ужо, гады!..

При вспышке от разрыва снаряда на берегу боцман заметил, что лицо рулевого страдальчески сморщилось, а из глаз, казавшихся красными, текли слезы.

— Труса празднуешь! — загремел было Коноплев, но тут же спохватился и тихо сказал: — Ты что? Не унывай, не пропадем…

— Командира жалко. Не сумел заслонить его…

Боцман смущенно крякнул:

— Не так, не по-бабьи жалеть надо. Эх, Сухов, Сухов, непонятный ты для меня человек… Говори, что с рулевым управлением?

— Штуртрос перебило. Я уже исправил.

«Может на берег выброситься, тогда хоть людей сохраню», — подумал боцман, но тут же отогнал эту мысль. Команда сойдет на берег, а катер, когда наступит рассвет, гитлеровцы сожгут. Какая цена тому моряку, который не борется до последнего за жизнь своего корабля…

— Разворачивай и выходи из зоны обстрела, — приказал Коноплев рулевому.

— Моторы работают с перебоями, в пробоины поступает вода, — заметил рулевой. — Может, у берега курсировать, пока пластыри прикладывают?

— Пока пластырь из горячего металла к сердцу не прильнет… Не то, Сухов, говоришь! Выполняй мое приказание.

— Есть…

И вдруг заглох мотор. Боцман бросился к мотористам.

— В чем дело?

— Осколок… Попытаемся завести. Но едва ли… — сказал моторист Боровиков и провел рукой по лицу, растирая масло и кровь.

Тяжело ступая по палубе, боцман раздумывал, как быть. «Надо с парторгом посоветоваться», — решил он и открыл люк от помещения, где работал механик и командир отделения мотористов. Оттуда пахнуло на него отработанными газами.

Отшатнувшись от люка, боцман крикнул:

— Давыдов! Выдь-ка на минутку.

Не услышав ответа, боцман вошел в помещение, сообразив, что они могли там задохнуться. Первое, что он увидел, — заделанный борт, вода чуть просачивалась. На полу лежали Давыдов и Таранов, Боцман наклонился над ними.

— Парторг! — вырвалось у Коноплева. — Парторг…

Боцман вынес его наверх, положил на палубу и послал матроса вынести Таранова.

Катер беспомощно качался на волнах. Взрывы мин и снарядов не утихали.

«Видно, все. Придется покинуть катер», — решил боцман. Он спустился в каюту командира. За ним вошел Пермяков и присветил электрическим фонариком.

— Жив?

— Пульс работает, — ответил боцман, держа руку командира.

— Надо обернуть его сначала шинелью, потом плащом, — сказал Пермяков.

Оба моряка понимали, как трудно им будет сохранить жизнь командира, если придется покинуть корабль и сойти на берег, где находится противник. Им придется идти на прорыв, чтобы пробиться к отряду Куникова. Однако ни у одного не было в мыслях оставить командира. Советский моряк воспитан так, что ради жизни командира всегда готов отдать свою. Оставить раненого — подлость, и никому такое не прощалось.

И вдруг катер задрожал, послышался характерный звук работающего мотора.

— Ожил корабль! — радостно воскликнул Коноплев и бросился из каюты.

Он вскочил на мостик.

— Разворачивай, Сухов!..

Сухов повернул штурвал и лег на него грудью, потом медленно сполз с него и сел, не выпуская штурвал из рук. Коноплев наклонился над ним.

— Сухов, ты ранен? Чего же ты не докладываешь… Эх ты какой… Пермяков! Снеси рулевого в кают-компанию. Вообще всех раненых туда. И перевязывай.

— А кто же у руля? — Сухов пытался подняться, но силы оставили его, и он опять сел.

— Найдется кому. Сам буду…

Вскоре катер вышел из зоны обстрела. Боцман оглянулся. Весь берег был в огненном зареве…

9

Нина стояла около разрушенного дома и с волнением смотрела, как к причалу возвращались десантные корабли.

Уже рассвело. Дождь прекратился, небо было затянуто серо-молочными тучами. По морю лениво перекатывались серые волны. Нина поеживалась на сыром холодном воздухе, прятала лицо в воротник клетчатого пальто.

Каждый раз, когда из-за мыса показывался катер, Нина вздрагивала и не выпускала его из поля зрения до тех пор, пока тот не становился отчетливо видимым, и каждый раз разочарованно вздыхала. Она, как истая морячка, отлично могла различить среди однотипных кораблей тот, на котором плавал муж. Но его «морской охотник» не показывался. С вернувшихся кораблей выносили раненых. В ее сердце стала закрадываться тревога. После ухода мужа она все-таки узнала, что должно произойти ночью, поэтому чуть свет побежала в порт встретить Дубровина. Ей не верилось, что с ним может произойти несчастье, но она знала, что он вернется смертельно усталым, голодным и придется его забрать домой, чтобы выспался, иначе закрутится и забудет о сне.

Нину заметил контр-адмирал Холостяков, подозвал ее.

Когда она подошла, контр-адмирал подал ей руку и нахмурил брови.

— Кто разрешил в таком виде в порт показываться? — притворно сурово заговорил он. — Не бережете будущее поколение! Ох, уж эта мне молодежь бездумная! Одна вот такая же в десант пошла. Не одобряю. Чувства понимаю, но не одобряю. Сейчас же марш домой. Вон там моя легковая машина стоит. Садись в нее — и домой.