Малакай и я (ЛП) - [32]

— Он не поедет, — спокойно ответил Косуке. Он говорит, что сражался за эту страну и верит в нее.

— Не стоит, — это сказала не Кикуко, а ее отец, который вышел на улицу и повязал ей шарф, стоя за ее спиной.

— Вы едете в Японию, мистер Сато. — Кивнул ему Косуке.

— Да. — Он обнял Кикуко. — А твой отец ошибается, оставаясь тут. Жить здесь будет сложнее. Эта страна отняла у вас сестру и брата. Он больше ничего ей не должен.

— Это не долг. — Появился Мистер Ямаучи позади сына, положив руку ему на голову. — Это преданность. Они поступили с нами подло, но это не значит, что я должен отказаться от моей веры в эту страну.

— Ладно. — Мистер Сато спустился и встал прямо перед ним. — Ты не оставишь своей веры, но, по крайней мере, отправь Косуке. Мы присмотрим...

— Нет, — приветливо улыбнулся мистер Ямаучи, — благодарю вас. Но мы с женой нуждаемся в сыне. Тем, кто хочет поехать обратно домой, они дают двадцать пять долларов и билет на поезд. Если вы когда-нибудь захотите вернуться, то мы будем в Ирвине, Калифорния. Мой друг сказал, что может дать мне там работу.

— Что? — взглянула на него Кикуко. — Когда вы уезжаете?

Он погладил ее по голове.

— Завтра на первом поезде. Почему бы тебе не пойти вместе с ним попрощаться со всеми, пока мы разговариваем с твоим отцом?

— Хорошо. — Нахмурилась она, беря за руку Косуке и молча позволяя себя увести.

— Не грусти. Когда мы вырастем, то станем жить вместе, где захотим, — Косуке хотел казаться веселым, но голос его надломился.

— Зачем мне с тобой жить? — Кикуко показала язык.

— Потому что я женюсь на тебе, — ответил он, и Кикуко взглянула на него удивленно и засмеялась. — Я серьезно. Не смейся.

— Но что если я не хочу быть твоей женой?

— Ладно.

Он уже был готов уйти, но она прыгнула ему на спину. Он ничего не сказал, а просто понес ее дальше.

— Я не хочу оставлять ее тут, — тихо шептала Кикуко. — Но папа сказал, что мы не можем перевозить мертвых.

— Ага, — ответил Косуке и отпустил ее вниз, а после они крепко взялись за руки и склонили головы. — Дэнни. Сара. Прощайте.

— Тоширо. Такеши. Цутому. Прощайте.

Косуке посмотрел на нее.

— А как же мама?

— Мама никогда меня не бросит, — улыбнулась Кикуко, — она, как подобает, простилась с Тоширо, Такеши и Цутому, но она будет присматривать за Томи, папой и мной. Она слышала, как ты обещал жениться на мне.

— И она этому рада. Я лучше всех. — Он повернулся к ней спиной, она забралась, но ничего не ответила. — В этом ты должна согласиться, Кику.

Она засопела.

— Кику?

Она засопела громче.

— Ты как бы тяжелая. Как поросенок.

— Эй! Поставь меня.

Он засмеялся.

— Кто лучше всех?

— Не ты! Пусти меня.

— Вы что тут оба делаете? — позвал их знакомый голос, к которому они повернулись. Кикуко слезла со спины.

— Все в порядке, — сказал другой голос, но они не двинулись в места. — У них все хорошо. Вы двое рады вернуться домой? Завтра садитесь на поезд?

Они беспомощно смотрели на него.

— Да, с... — начал говорить Косуке, но тут выступила Кикуко:

— Я не еду на поезде. Я возвращаюсь в Японию.

— Тогда передай япошкам, что если они опять чего задумают, мы скинем им на голову еще посылочек...

— Эй! — крикнул на него второй офицер. — Вы двое, поторопитесь. Вас ждет долгая дорога.

— Да, сэр. — Косуке сорвался с места и побежал, держа Кикуко за руку, и тащил ее до прохода между бараками. — Зачем ты каждый раз так делаешь?

— Я от них зверею! — прокричала она, скрестив руки и опершись на барак. — А что за посылочки?

Косуке нахмурился и с разочарованием почесал затылок.

— Кикуко! Кику... — сказал он мягче. — Куда бы мы ни отправились, будет тяжело. Обещай, что не сдашься.

— Косуке, что случилось...

— Пообещай, что научишься держать себя в руках.

— Я умею держать себя в руках!

Он наклонил голову, чтобы посмотреть на нее, а она сдвинула брови и отвернулась.

— Я бы сдерживалась, если бы люди не выводили меня из себя. Я не вредительница...

Он быстро поцеловал ее и, отступая, сказал:

— Ты не вредительница. Я никогда так не говорил. Но чтобы сделать все хорошо, есть способ получше, как говорит моя мама. Обещай, что ты будешь осторожна и не сдашься, как бы ни было тяжело. Делай все, что в твоих силах, и я тоже буду очень стараться, чтобы, когда мы встретились, мы могли делать, что угодно, и поехать, куда захотим, хорошо?

— Обещаю.

Она протянула мизинец.

— Обещаю.

Они скрестили пальцы.

1946 — Ирвин, штат Калифорния

«На следующий день после того, как мне исполнилось тринадцать, родители развелись. Я думаю, они тянули ради меня, но лучше бы они сделали это раньше. Я спросил, что будет дальше, надеясь, что больше не придется собирать клубнику. Но они не особо понимали. Отец переезжает в Нью-Йорк, и на этом их мысли кончаются. Так что сбор клубники продолжается, и больше ничего нового. Надеюсь, что когда-нибудь эти письма дойдут до тебя. Отец сказал, что почта в Японию, скорее всего, проверяется в первую очередь. Люди все еще боятся».

— Косуке Ямаучи.

1952 — Осака, Япония

«Косуке, ты еще там? Потому что если там, то я хочу сказать, что данное нами обещание становится сложнее сдерживать, чем старше я становлюсь. Я думала, Япония к этому времени станет мне домом. Что я стану настоящей японкой. Но даже здесь я выделяюсь. Моя личность слишком заметная, а поведение слишком нахальное. Я не разговариваю тихо, как другие девушки. Мне все интересно, и из-за этого во мне все кипит. И чем больше я пытаюсь приблизиться к японцам, тем больше Япония старается приблизиться к Западу. Я скучаю по Америке, которую едва помню. По тому времени до Белла Виста. Но в Белла Виста я встретила тебя. Ты был словно поле розовых цветов, выросших за забором среди колючей проволоки. Ты получаешь эти письма? Ты еще в Ирвине, в Калифорнии? Сжигает ли тебя солнце, когда ты, как и я, в поле? Ты там собираешь клубнику, а я по колено в грязной воде сажаю рис. Это не то, чего мне хотелось... они называют меня себялюбивой и испорченной, когда говорю им это. И я снова и снова думаю об этом. Что мне делать? Как нам попасть друг к другу, если даже наши письма не могут?»