Макс и белые фагоциты - [8]

Я поворачиваюсь к Максу.

— Допустим, Макс, вы могли бы выбирать… Допустим, вы могли бы по-ехать куда угодно и начать новую жизнь… Куда бы вы поехали?

Задавать Максу такой вопрос жестоко, но переносить эту вселенскую тоску я больше не в силах.

— Послушайте, Макс, — настаиваю я на своем, — мне хочется, чтобы вы жили так, как будто вам принадлежит весь мир. Взгляните на карту и ткните пальцем в то место, где бы вы хотели жить. Какой в этом смысл? — спросите вы. А такой, что если очень захотеть, то можно оказаться в любой точке Земного шара. Стоит только захотеть, и вы добьетесь того, чего не в состоянии добиться миллионер. Пароход будет ждать вас; страна будет ждать вас; работа будет ждать вас. Вас будет ждать всё — нужно только в это поверить. У меня нет ни цента, но я могу помочь вам попасть куда угодно. Ради этого я готов ходить с протянутой рукой. А почему бы и нет? Проще ведь побираться ради другого, чем ради себя самого. Куда бы вы хотели поехать? В Иерусалим? В Бразилию? Только скажите — и я пойду просить милостыню!

Макс наэлектризован. Он-то отлично знает, куда бы ему хотелось по-ехать. Больше того: он живо представляет, как он туда едет. Загвоздка только одна — деньги. Но даже этот вопрос решаем. Сколько стоит доехать до Аргентины? Тысячу франков? В этом нет ничего невозможного. Макс колеблется. Его смущает возраст. Хватит ли у него сил? Моральных сил начать все заново. Ему ведь уже сорок три. Говорит он это так, словно он глубокий старик. (А ведь Тициан впервые поверил в себя, в свое искусство, когда ему было девяносто семь!) Несмотря на вмятину на черепе в том месте, где на него рухнул кузнечный молот, он еще вполне крепок. Лысый — да, но мускулист, взгляд живой, зубы… Уж эти мне зубы! Он открывает рот, чтобы продемонстрировать гнилые обломки. Всего пару дней назад ему пришлось пойти к зубному врачу — распухли gencives. И знаете, что сказал ему зубной врач? Нервы! Все от нервов! Это напугало его до смерти. Откуда зубной врач мог знать, что у него, Макса, плохие нервы?!

Макс наэлектризован. Постепенно в нем вырастает островок мужества. Пусть он беззубый, лысый, нервный, косой, ревматик, хромой — какая разница? Весь вопрос в том, куда ехать. Только не в Иерусалим! Англичане больше не пускают туда евреев — их там и так достаточно. Иерусалим для евреев! Но это было, когда англичанам нужны были евреи. А теперь, чтобы поехать в Иерусалим, нужны серьезные основания — более серьезные, чем национальная принадлежность. Ну, не издевательство?! Будь я евреем, сам бы надел себе на шею веревку и выбросился за борт. Макс стоит передо мной во плоти. Макс — еврей! Даже привязав ему камень на шею и сказав: «Еврей, ступай на дно!», избавиться от него невозможно.

Я мучительно думаю. Да, будь я Максом, будь я, как Макс, побитой еврейской собакой… И что тогда? Да, что? Просто я должен представить себе, что я мужчина, что я хочу есть, что я отчаялся, дошел до ручки.

— Послушай, Борис, надо что-то делать. Сделай что-нибудь, слышишь?

Борис пожимает плечами. Где взять такие деньги? И он еще меня спрашивает? Спрашивает меня, где их взять. Такие деньги. Какие такие? Тысячу франков… две тысячи франков… разве ж это деньги? А как насчет этой американской вертихвостки Джейн, что была здесь несколько недель назад? Она ведь не дала тебе ни капли любви, даже надежды и той не дала. Оскорбляла тебя, как хотела, — каждый день. А ты засыпал ее деньгами. Озолотил ее, точно Крез. Эту маленькую корыстную американскую сучку. Такие вещи меня бесят, доводят до исступления. Добро бы еще она была обыкновенной шлюхой. Но Джейн — хуже шлюхи. Она тянула из тебя деньги и еще оскорбляла. Называла «пархатым». А ты продолжал сорить деньгами. И завтра может произойти то же самое, такая же гадость. Да тебя любой заставит раскошелиться — надо только пощекотать твое тщеславие, к тебе подольститься! Ты говоришь, что давно умер, что это не жизнь, а сплошные похороны. Но ты не умер — и ты это знаешь. Что такое духовная смерть, черт возьми, когда перед тобой стоит Макс? Умирай, умирай, умирай — умирай хоть тысячу раз, но не отказывайся отдать должное живому человеку. Не делай из него проблемы. Он — плоть и кровь, Борис. Плоть и кровь. Он кричит, а ты делаешь вид, что не слышишь. Ты нарочно строишь из себя глухого, немого и слепого. Перед живой плотью ты мертв. Мертв перед твоей собственной плотью и кровью. Ты не добьешься ничего ни в духовной сфере, ни в плотской, если не признаешь в Максе своего истинного брата. Твои книги на полке… да они ничего не стоят, эти твои книги! На кой мне черт твой страдалец Ницше, твой бледненький, сладенький Христосик, твой обливающийся кровью Достоевский! Книги, книги, книги. Сожги их! Тебе они не нужны. Лучше вообще не прочесть ни строчки, чем стоять, как ты сейчас, в модных штиблетах и безнадежно пожимать плечами. Все сказанное Христом — ложь, все сказанное Ницше — ложь, если не придавать значения плоти. Все эти книги подлы, лживы и отвратительны, если ты можешь наслаждаться ими и не видеть, как прямо у тебя на глазах заживо гниет этот человек. Ступай, ступай к своим книгам, хорони себя сколько хочешь! Ступай в средние века, к своей Кабале, к своей казуистике. Ты нам не нужен. Нам нужен глоток жизни! Нам нужны надежда, мужество, иллюзия. Нам нужна хоть малая толика человеческого сочувствия.