Макей и его хлопцы - [7]

Макей и Сырцов ещё раз крепко пожали друг другу руки. Не желая более расставаться с «комиссаром», как Макей назвал Сырцова, он потащил его к себе ночевать.

— А завтра спозаранку, товарищ комиссар, пойдём в лес. Так что ли, хлопцы?

— Верно, товарищ командир!

Все лица, засветились радостными улыбками, как у людей, нашедших, наконец, то, что так долго и мучительно искали. Марии Степановне стало лучше, она встала, вышла из спаленки и твердо заявила, что и она пойдёт. Адарья Даниловна по–старушечьи заохала, запричитала. По сухим морщинкам её лица катились слёзы.

— Не горюй, мать! — говорил Макей, обнимая узкие плечи старушки, как всегда покрытые теплой нарядной шалью.

— Да она‑то зачем? Хлопцам куда ни шло, — воевать надо, а ведь она женщина. Ведь дети у ей!

— Вот, к примеру, меня ранят, — сказал Макей.

— Помилуй бог! — вскрикнула старуха.

— На войне, мать, всё может быть. Ну кто мне, скажем, рану перевяжет? Ропатинский?

Адарья Даниловна махнула рукой.

— Какой из Ропатинского, прости господи, фершал. Лучше Марии никто этого не сделает.

— Ну, вот и договорились! — радостно воскликнул (Макей и, обняв старушку, поцеловал её в щёку.

— Ну, бувайте! — сказал он, энергично пожимая Марии Степановне руку и улыбаясь. Он словно переродился за последние минуты. Куда девалась его угрюмость! Глаза озорно блестят, радостная улыбка не сходит с лица.

Все начали прощаться с хозяевами. Сырцов тепло пожал крохотную руку Марии Степановны. Она невольно потупила глаза: ей, видимо, было немного неловко за недавнее проявление слабости.

— Правда, я ещё слабая женщина. Да? Но Бутарев… Это так ужасно! — воскликнула она и в глазах её снова появились слёзы.

Сырцов ласково, обеими руками, взял её за плечи, сказал:

«Не теряйте бодрости», говорил какой‑то древний мудрец, терпящий кораблекрушение, «худшее впереди». Мужайтесь, Мария Степановна, мужайтесь. Мы своего добьёмся.

Сказав это, он направился к двери. За ним вышли все остальные.

Мария Степановна легла, но долго не могла заснуть. «И чего это я, в самом деле, разнюнилась? Конечно, трудно будет нам, очень трудно, но мы добьёмся своего, это он правильно сказал». Она закрыла глаза, заставляя себя спать, чтобы завтра свежей и бодрой встретиться с друзьями. На печке в трубе тоскливо завывал ветер и это одновременно и тревожило, и успокаивало. Заснуть всё же долго не удавалось. Перед глазами, помимо её воли, стоял, как живой, Валентин Бутарев, отстреливающийся от врагов. Потом появился откуда‑то Василий Сырцов с мягким нежным взглядом и теплой, дразнящей воображение, улыбкой. Но вот мысли постепенно затуманились, надвинулась какая‑то вязкая, почти осязаемая, муть и тихо, медленно потянула Марию Степановну в зыбкую и тёмную пучину сна.

А Макей, — тот как лег, так сразу же и уснул. Всю ночь спал он крепко, без сновидений. Спал до тех пор, пока не ударил в лицо косой луч тусклого зимнего солнца.

VI

Сырцов стоял перед зеркалом и вытирал лицо полотенцем, расшитым петухами. На пышных каштановых волосах его сверкали капли воды. Лицо свежее, чистое. Большие чёрные глаза сияли и плавились в лучах зари.

«Красивый хлопец», — подумал Макей, посматривая на него из‑под одеяла. Сбоку от Сырцова, на лавке, чадя махрой, сидел отец Макея. С большими жилистыми руками, высокий, плотный, с чёрной курчавой бородой, в которой ниточками повисли серебристые волоски, он был как кряж. Выпуская изо рта дым, отец густым басом, как всегда громко, словно перед ним оглохшие, гудит:

— Ведомо, где же им с нами справиться: такого ещё не было! Однако по кой лях баб‑то вы тащите на драку? Ума не приложу! От! Нашли вояк! — гремел он, сидя на лавке.

— Пригодятся, — уклончиво говорил Сырцов и улыбался.

— Разве что так, — согласился отец, и хитрая усмешка поползла у него в бороде. Заметив, что Макей смотрит на него, сказал:

— Проснулся? А я вот тут ему говорю: «Дашку зачем берёшь?»

А я сама, тата, иду! — кричит Даша из чулана, гремя чугунами, ухватами. — Чего меня брать? Я не сидор{Сидором зовут в Белоруссии заплечный мешок.}.

— Гм! -—буркнул отец, — и есть сидор: повиснете за плечами — маята одна.

Даша достала из шкафа тарелки, вилки.

— Уж будет, тата! — сказала она с упрёком. — Сядайте снедать! Товарищ Сырцов, пожалуйста! — говорит Даша. — Вставай, Макей.

— Товарищ Сырцов! — приглашает отец, усаживаясь за стол. — Пожалуйста! Тут вот у меня первачок сохранился.

Он нагнулся и достал из‑под стола поллитровку чуть мутноватой, с жёлтым оттенком жидкости.

Макей встал, умылся и быстро, по–военному, оделся.

Отец смотрел на него ласковыми, немного колючими глазами.

Все плотно позавтракали, и молодёжь начала одеваться.

— Значит, сейчас потопаете? Добро, добро! — гудел отец Макея Севастьян Иванович. Вдруг голос его дрогнул, и он так сильно закашлялся, что на глазах выступили слёзы.

— Кашель одолевает, — сказал он смущённо.

Даша подошла к нему, обняла его морщинистую шею и, поцеловав, ласково сказала:

— Не бядуй, тата!

И сама заплакала. Жаль ей стало отца, которого они все покидают. Если бы хоть мать была. А быть может и хорошо, что не дожила она, бедная, до этих страшных дней.

Теперь старик утешает её: