Макей и его хлопцы - [6]
— Вот что, — сказал он начальственным тоном, — там кто‑то под окнами околачивается. Живым или мёртвым доставьте его сюда.
— Лучше живого, — сказал незнакомец тоном, не требующим возражения. Макей вскинул на него глаза, и, помолчав, приказал:
— Живым!
Данька Ломовцев и Ропатинский тихо выскользнули во двор и не более как через четверть часа в темных сенцах послышалась возня. Открылась дверь и вместе с холодным паром в хату ввалились Ломовцев и Ропатинский, волоча упирающегося человека в овчинном полушубке с черным воротником, завьюженным снегом. В раскрытую дверь было слышно как надрывно выла метель. Все смотрели на человека, которого притащили Ломовцев и Ропатинский. Макей рывком сдернул с него косматую чёрную шапку, закричал:
— Кто такой? Отвечай!
Человек опустил кудлатую голову, молчал.
К Макею подошёл Петка Лантух. Лицо его — ко мично–суровое. В больших голубых глазах, осененных пушистыми ресницами, горят злые огоньки. Оля Дейнеко залюбовалась им. «Какой он смешной, этот Петка».
— Товарищ лейтенант, — обратился Лантух к Макею. Ведь это Яшка Гнусарь!
— Как? Сын Никона? — в страхе воскликнула Адарья Даниловна и по обыкновению заохала.
— Перестаньте, мама!
— Заест он вас, лысый пёс, Никон‑то. Со свету сживёт…
Макей выпрямился, поднял над головой руку, громко сказал:
— По приказу товарища Сталина, врага народа и изменника Родины расстрелять!
Человек в кожаном пальто одобрительно кивнул головой. Вокруг зашумели:
— Верно!
— Душить таких гадов!
Яшка Гнусарь захныкал:
— Братцы!
— Чего с ним цацкаться! — выдвинувшись вперёд, заявил Данька Ломовцев. — Дозвольте я его раздавлю, честное слово!
Богатырские плечи его раскачивались, красивое лицо было серьезно и решительно.
— Братцы! — опять застонал Яшка Гнусарь. — За что вы меня? Случайно я… Шёл, вижу… слышу… гармонь. Вот и подошёл.
— Овечкой прикинулся, — вдруг заговорил челоиек в кожаном пальто. — Посмотри, ты узнаёшь меня?
Яшка Гнусарь поднял подслеповатые глаза и вздрогнул.
— Узнал! — с какой‑то жёсткой радостью воскликнул незнакомец и, обернувшись к Макею, смотревшему с недоумением на эту сцену, сказал:
— Гестаповец. Вот его работа! — с этими словами он поднял кверху лилово–пунцовые пальцы рук с изуродованными ногтями.
— Ах, гад! — заревел Михась Гулеев и смуглое его лицо налилось кровью. — Убью!
Стремительно налетел он на предателя и заехал ему по широкой скуле, поставив, как он потом сам же говорил, «вельми дюжую гугулю». Его с трудом оттащили. Он тяжело дышал и всё порывался вперёд.
Успокойся, Михась, — говорила ему Оля Дейнеко.
— Не могу я, Оля! Моей матери вот также ногти вырвали. Ну, они ещё узнают меня!
По приказанию Макея Ломовцев и Ропатинский вывели своего пленного во двор. Через минуту с улицы донесся звук, похожий на удар пастушьего кнута. Девушки вздрогнули, а Адарья Даниловна перекрестилась.
Человек в кожаном пальто снял с головы пилотку, вспорол перочинным ножом подкладку, достал тонкий смятый листок бумаги и молча протянул его Макею. Макей подошёл к каменку, присел и начал читать бумажку. По мере чтения лицо его светлело, разглаживалось и прояснялось, будто освещаемое изнутри тёплым и мягким светом. Дочитав до конца, он улыбнулся доброй, светлой улыбкой.
-— Значит, ваша фамилия, товарищ, Сырцов?
— Да, политрук Сырцов, Василий Игнатович.
Макей протянул ему свою руку.
— Будем знакомы: Макей.
«Какая тонкая рука у него», — подумал Сырцов, пожимая Макею руку.
— А я о вас слышал, товарищ Макей. О вас товарищ Бутарев был хорошего мнения.
— Почему был? — встрепенулась Мария Степановна.
Сырцов вскинул на неё свои чёрные глаза. Какая–то тень пробежала по его лицу и лоб, обрамленный каштановыми мягкими волосами, покрылся морщинками.
— Да, — промолвил он дрогнувшим голосом, — нашего товарища нет в живых.
— Как?! — вскричала Мария Степановна, побледнев, — Бутарев умер?
— Нет! Он погиб, как герой. А герои не умирают.
Мария Степановна тихо заплакала, опустилась на скамью. К ней подошли Даша и Оля. Начали её успокаивать. Мать Марии Степановны переполошилась:
— Да на ей лица нетути. Людцы добрые!
Марии Степановне в самом деле сделалось дурно. Девушки положили её на кровать.
Сырцов рассказал о трагической гибели руководителей подпольной организации в Бобруйске, о том, как их предал Яшка Гнусарь, выдававший себя за коммуниста. И партбилет был у Яшки на имя какого‑то Петрякова. Левинцев успел вывести из Бобруйска вооружённую группу. С ним ушёл и Крюков. Теперь они где‑то партизанят. Валентин Бутарев и Даниил Лемешонок задержались в штаб–квартире, уничтожая там явочные списки и прочие документы.
— Захвати враг явочные списки, — сказал Сырцов, — сколько бы наших товарищей погибло! Их окружили, они долго отстреливались. Фашисты не ожидали такого энергичного сопротивления и некоторые из них поплатились жизнью.
— Они плохо ещё знают советских людей! подал голос Михась Гулеев.
— Этот мерзавец, — сказал Сырцов, и все поняли, что он говорит о Яшке Гнусаре и из презрения к нему не хочет называть его человеческим именем, — этот мерзавец подполз к дому и бросил в окно гранату. Даниил Лемешонок был убит, товарищ Бутарев, тяжело раненый, застрелился.
Когда Человек предстал перед Богом, он сказал ему: Господин мой, я всё испытал в жизни. Был сир и убог, власти притесняли меня, голодал, кров мой разрушен, дети и жена оставили меня. Люди обходят меня с презрением и никому нет до меня дела. Разве я не познал все тяготы жизни и не заслужил Твоего прощения?На что Бог ответил ему: Ты не дрожал в промёрзшем окопе, не бежал безумным в последнюю атаку, хватая грудью свинец, не валялся в ночи на стылой земле с разорванным осколками животом. Ты не был на войне, а потому не знаешь о жизни ничего.Книга «Вестники Судного дня» рассказывает о жуткой правде прошедшей Великой войны.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Излагается судьба одной семьи в тяжёлые военные годы. Автору хотелось рассказать потомкам, как и чем люди жили в это время, во что верили, о чем мечтали, на что надеялись.Адресуется широкому кругу читателей.Болкунов Анатолий Васильевич — старший преподаватель медицинской подготовки Кубанского Государственного Университета кафедры гражданской обороны, капитан медицинской службы.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.
Эта книга посвящена дважды Герою Советского Союза Маршалу Советского Союза К. К. Рокоссовскому.В центре внимания писателя — отдельные эпизоды из истории Великой Отечественной войны, в которых наиболее ярко проявились полководческий талант Рокоссовского, его мужество, человеческое обаяние, принципиальность и настойчивость коммуниста.
Роман известного польского писателя и сценариста Анджея Мулярчика, ставший основой киношедевра великого польского режиссера Анджея Вайды. Простым, почти документальным языком автор рассказывает о страшной катастрофе в небольшом селе под Смоленском, в которой погибли тысячи польских офицеров. Трагичность и актуальность темы заставляет задуматься не только о неумолимости хода мировой истории, но и о прощении ради блага своих детей, которым предстоит жить дальше. Это книга о вере, боли и никогда не умирающей надежде.