Макей и его хлопцы - [49]

— Звезду нашего счастья, — улыбнувшись, повторил Миценко. — Ты, Андрюща, пожалуй, скоро будешь писать стихи. Смотри лучше, как они укрепляют здание школы. Они определенно ждут нас. Мы должны оправдать их надежды.

Действительно, окна школы, сделанной из красного кирпича, заложены серым угластым булыжником. Вокруг школы вырыты зигзагообразные траншеи и ходы сообщения, поставлены столбы. Немцы, видимо, намереваются обнести всю школу колючей проволокой. Мотки проволоки лежали тут же, точно большие свернувшиеся ежи. Макей прошёл мимо бывшей своей школы, не узнавая её. «Вотчина Изоха», —вспомнил он шутку, бытовавшую в то время среди шумных школяров–старшеклассников. «Да, это вотчина Изоха, наша вотчина, и мы вернём её тому, кому она принадлежит по праву». При входе в помещение школы стоял часовой — невысокий бледнолицый толстяк, одетый в зеленый мундир с блестевшими на солнце никелированными пуговицами. На животе у него висел автомат. Сонным пустым взглядом он проводил проходившего мимо Макея и, отвернувшись, сплюнул через толстую нижнюю губу. Макей брезгливо поморщился: «слизняк».

Макей ушёл далеко вперёд и его хлопцы ускорили шаг, громко топая по дощатому тротуару. Всё также им в глаза назойливо лезли чужие, враждебные плакаты, объявления, приказы. Все они писались на двух языках — немецком и русском. На одном было крупно напечатано «Макей».

— Смотри! — шепнул Миценко, озираясь по сторонам. — Про Макея. Прочти.

Немцы писали, что в результате весенней блокады «большевистские бандиты рассеяны», что «один из главарей партизан по кличке «Макей» скрылся». Дальше говорилось, что за голову Макея назначается денежная награда в 20 тысяч немецких марок.

— Гм, — хмыкнул Елозин и, оглянувшись, нет ли поблизости немцев или бобиков, как он называл полицаев, сорвал объявление и сунул его за пазуху.

— Брось, чёрт! — выругался Миценко.

— Покажу в лагере хлопцам, — сказал Елозин, ничуть не обижаясь на брань товарища, — вот поржут!

Макей был уже на конце площади, и Миценко с Ело–энным поспешили догнать его. Они ловко увертывались от встречных полицаев и немцев. Как ни спешили они, всё же не могли не заметить невесёлые лица женщин, сурово–ожесточённые, заросшие бородами лица мужчин, наглость фашистов, их оскорбляющий русское ухо громкий лающий говор и заискивающие, какие‑то рабские окрики усердствующих перед немцами полицаев. «Бобики на задних лапках служат», — зло думали макеевцы, приближаясь к Макею. Они посмотрели в переулок и увидели там перед домом священника свои тройки. Тощий, сутулый попик в длинной чёрной сутане с белой гривой волос, торчащих из‑под чёрной шляпы, и с кудельной маленькой смятой бородкой, вздернутой кверху, стоял перед дедом Петро и грозил ему пальцем.

— Стыдно, дед! Вижу: и ты погряз в суете мирской, каноны нашей православной церкви попираешь. А волосом уже сив. Зри: грядет смерть за твоими плечами. Предстанешь пред светлым лицом его, что скажешь?

Дед Петро прослезился и от непонятной речи попа, и от поднявшегося ветерка, бившего ему прямо в очи. Счёл нужным, как бывало, сказать: «грешен, батюшка».

— Ну, то‑то же, — умилился попик слезам деда Петро, удивляясь, видимо, произведённому эффекту. — Бог простит.

Всё это он говорил сладко–елейным голоском, важно и с чувством некоего превосходства поглядывал на огорчённые лица молодых. Когда же Илья Иванович Свирид, разгладив свои светлые усы, преподнес попу увесистый кусок свинины, завернутый в белую тряпицу, тот сразу просиял, смешался и, засуетившись, уже готов был тут же начать венчание. Но, опомнившись, сказал, чтобы приезжали к нему в ближайший же день после пасхальной недели. Даша притворно всхлипнула, а Ропатинский глупо улыбнулся и шумно шмыгнул носом, совсем умилив выжившего из ума священнослужителя. «До пасхи ещё заглянем сюда», — думал дед Петро, ухмыляясь в сивую бороду. Вскоре к домику попа подошли Макей и Сырцов, а потом Миценко, Елозин и Ерин.

— Все в сборе? — спросил Макей. — Ну, поехали!

— Эй! Заснули! — закричал дед Петро на лошадей, нетерпеливо бивших копытами о грязную землю. И залились бубенцы, запели, поднимая сполох в придавленном немецким сапогом городке.

XXVIII

Начальник кличевской полиции Макарчук о дне наступления партизан на Кличев узнал от комиссара Сырцова, пришедшего к нему под видом немецкого офицера. Это известие очень его обрадовало, он оживился и начал деятельно готовиться к взрыву противника изнутри. Особенно оживился полицай Володин. Он уже не хмурил, как бывало, брови и всё бегал по городу, забегая то к одному, то к другому. Его цыганская физиономия сияла.

— Не женитесь ли, господин Володин? — спрашивали его знакомые. Он отвечал им без обычного озлобления, весело скаля свои широкие желтоватые зубы:

— Что‑то вроде этого, — и бежал дальше.

Женщина кивала головой и печально думала: «Уж не партизан ли хотят вешать? Больно что‑то разбегался этот пёс».

— Слышала, кума? Опять поймали партизана.

— Ну, так оно и есть! То‑то, я смотрю, господин Володин так и сияет.

Разведчика–партизана из макеевского отряда, действительно, поймали и под строгим надзором содержали в подвале полиции. Его часто водили на допрос к самому Макарчуку, где, как рассказывали, жестоко мучили. Вчера проводили его по улице — голова перевязана, под глазами синяки, кровоподтёки. Он шёл несгибаемый, с высоко поднятой головой.