Македонский Лев - [82]

— Он подумал, что узнал тебя, но не был до конца уверен. Отправил меня — и Дамасия — тебе на перехват.

Парменион кивнул. — Не был уверен… это хорошо. В таком случае, спартанская армия выступает в поход на своего давнего врага уже сейчас. Я уже представляю себе, как они поют песни о боевой славе. Что думаешь, Асирон?

— Я думаю, что ты безбожное, подлое создание.

— Значит, так разговаривают со старым приятелем, который решил не убивать тебя?

— От меня ты не услышишь слов благодарности.

Парменион усмехнулся. — Помнишь ли ночь перед Командирскими Играми, когда ты, Леарх и Гриллус напали на меня? Я провел эту ночь, скрываясь на акрополе и мечтая, что придет день, и я всем вам отплачу. Дети же всегда такие фантазеры, не правда ли? И вот ты сидишь здесь, а я отправил армию Спарты воевать с Афинами. Сердце мое пылает огнем.

— Меня тошнит от тебя! Где твоя верность? Где твоя честь?

— Честь? Верность? Почему-то мне кажется, что их выбили из меня добрые благородные спартанцы вроде тебя, которые решили, что я македонец, а вовсе не спартанец. Кому я должен быть верен? — голос его затвердел. — Народу, убившему женщину, которую я любил? Городу, который сделал меня изгоем? Нет, Асирон. Я оставил тебя в живых только для одного. Хочу, чтобы ты рассказал Леониду, что это я организовал взятие Кадмеи — и я же вверг Спарту в войну с Афинами. И более того, мой старый, добрый друг. Однажды я увижу полный разгром Спарты, разрушение ее домов, закат ее славы.

— Кем это ты себя возомнил? — спросил Асирон с сухим, невеселым смешком.

— Я скажу тебе, кто я, — ответил Парменион, и слова Тамис эхом отозвались в его сознании. — Я — Парменион, Гибель Народов.

***

С рассветом Парменион отпустил Асирона и поехал в Фивы. Рубцы на его лице и руке быстро заживали, но его правая ступня была обожжена и покрылась волдырями, оставив его в удрученном состоянии духа, когда он подъехал к городским воротам. Вдруг стрела вонзилась в землю перед ним, за ней — другая. Повернув голову скакуна, он галопом выехал из зоны поражения. За ним устремились несколько всадников с мечами наголо. Парменион сорвал с головы спартанский шлем и остался их ждать.

— Это я, — прокричал он. — Парменион!

Конники окружили его, и в двоих из них он узнал членов Священного Отряда. Они принялись его распрашивать, но он отмахнулся и поскакал в город доложиться Эпаминонду.

Через четыре дня Парменион проснулся в полночь от криков за окном. Поднявшись с кровати, потревоженный и злой, он накинул плащ на голое тело и вышел под звезды, встретив во дворе Мотака. — Кто бы это ни был, я ему череп проломлю, — пробурчал фиванец, когда послышался стук в ворота. Мотак распахнул створки, и во двор вбежал Пелопид, в сопровождении Эпаминонда. Пьяный фиванский воин схватил Пармениона поперек пояса, подкинул в воздух и закачал.

— Ты это сделал! — кричал Пелопид. — Будь я проклят, ты сумел это провернуть!

— Поставь же меня на ноги, ты, медведь. Ты мне так все ребра сломаешь.

Пелопид отпустил его и обернулся к Мотаку. — Ну, не стой же как истукан, парень. Принеси-ка нам вина. Это ведь праздник!

Мотак стоял на месте. — Набить ему морду? — спросил он у Пармениона.

Спартанец рассмеялся. — Думаю, не надо. Лучше налей вина. — Он повернулся к Эпаминонду. — Что происходит?

— Час назад приехал посланник из Афин, от Калепия. Сфодрий со своей армией был замечен к северу от города на рассвете, три дня тому назад. Они разграбили несколько деревень и двинулись на Пирей. Афинское войско выехало, чтобы встретить их, взяв с собой спартанского посла, так что Сфодрий был вынужден отступить. Боги, хотел бы я посмотреть на это, — сказал Эпаминонд.

— Но что произошло дальше? — оживился Парменион.

— Дай я ему расскажу, — вмешался Пелопид. Его лицо озаряла широчайшая улыбка, и его радость была сродни детской.

Эпаминонд поклонился ему. — Продолжай, — промолвил он, — о благородный Пелопид!

— Афиняне не были довольны. О, нет! Они собрали совет и решили выслать — Всеблагой Зевс, как же мне это нравится, — они решили выслать пять тысяч гоплитов и шестьсот всадников на оборону Фив. Пять тысяч! — повторил он.

— Это прекрасные новости, — сказал Эпаминонд, принимая кубок вина из рук Мотака. Пелопид ввалился в андрон и растянулся на скамье.

— Это само по себе далеко не конец, — тихо произнес Парменион, — но уже неплохое начало. Что было со Сфодрием дальше?

— Он отошел назад в Спарту — со своей армией. Беотия свободна — за исключением оставшихся гарнизонов.

— Итак, — прошептал Парменион, — Спарта и Афины теперь в состоянии войны друг с другом. До следующей весны — мы в безопасности.

Эпаминонд кивнул. — Теперь другие города Беотии говорят об изгнании спартанских гарнизонов. Завтра утром Пелопид выводит Священый Отряд из города, дабы поддержать мятежников Танагры. Думаю, мы можем победить, Парменион. Я правда так считаю.

— Не дразни богов, — посоветовал Мотак.

Эпаминонд громко рассмеялся. — Когда-то давно мне сказали, что я погибну в бою при Мантинее. Это предсказание напугало меня до дрожи, ибо прорицательницей была сама знаменитая Тамис, избранница богов. Можешь представить себе, что я чувствовал, когда вместе с Пелопидом оказался при Мантинее и должен был сражаться против аркадцев. Мы были окружены, и Пелопид пал со многими ранами в теле. Я стоял на месте, готовый умереть. Но не умер. А почему? Да потому, что богов нет, а любые пророчества можно переиначить так, чтобы они значили что угодно для услышавшего их. Дразнить богов, Мотак? Я их просто отрицаю. И даже если они существуют, они слишком заняты сменой облика и траханием со всем, что движется, для того чтобы задумываться о том, что думает о них какой-то там одинокий смертный. А теперь, думаю, мне следует забрать Пелопида и отвести его домой. — Вдруг он взял Пармениона за руку, и улыбка покинула его лицо.