Македонский Лев - [57]

— Я спартанец, — сказал Парменион, едва их мечи взметнулись вверх. Кровь стекала с клинков и горячка битвы горела в глазах воинов, но Парменион стоял под их взглядами твердо.

— Какая статуя высится над Выходной Улицей? — спросил один из солдат, коснувшись кровавым клинком груди Пармениона.

— Статуя Афины, — ответил он, отклоняя меч рукой. — Спроси меня еще, сколько кирпичей в стенах Дворца Цены За Скот.

— Ты якшаешься с плохой компанией, — сказал солдат. — Определись, на чьей ты стороне.

— Я знаю, на чьей я стороне, брат, не беспокойся.

Солдаты выбежали на улицу, а Парменион обернулся к женщине. Ее губы были ярко-красными, а ресницы выкрашены в три цвета Афродиты — красный, голубой и золотой. — Ты жрица? — спросил он.

— Нет, я пастушок, — она состроила гримасу.

— Извини. Это был дурацкий вопрос.

Шагнув вперед, она прижалась к нему. — Не извиняйся. За сорок оболов я могу сделать тебя очень счастливым. — Ее рука скользнула к нему под тунику, но он отстранил ее и вышел из лавки. Тела лежали на улице, но солдаты уже ушли.

Тем вечером он снова подумал о жрице, о ее теплой руке на его бедре. Когда луна взошла над городом, он пришел в храм, найдя ее в конце концов в маленькой комнате на втором этаже. Увидев его, она нетерпеливо улыбнулась и собралась что-то сказать, но его рука поднялась и мягко тронула ее уста.

— Не говори ничего, — холодно сказал он. — Мне нужно твое тело — не голос.

Шли месяцы, и он нанес немало визитов к молодой жрице с рыжими волосами. Но страсть его быстро изливалась, и обычно он уходил, чувствуя печаль и стыд. Как ему казалось, связь с любой женщиной была предательством той любви, что он познал с Дераей. Но неделя за неделей он возвращался к той рыжей, чье имя так и не позаботился спросить.

Денег у него убавилось, так как ставки на его бега сократились, но в начале третьего года своего пребывания в Фивах он обогнал фессалийца по имени Коранус, победителя Олимпийских Игр на средней дистанции, выигравшего у Леонида из Спарты. Ставки на Пармениона были пять к одному, и он поставил всё, что имел. Они шли ноздря в ноздрю, Парменион финишировал лишь на расстоянии вытянутой руки перед противником — да и то только потому, что тот пробежал по раскрошенному участку дорожки на последнем повороте. Это был хороший урок. Больше никогда он не поставит всё имущество на одно состязание.

Через два дня пришла новость, которой Парменион опасался вот уже почти три года. Мотак вбежал во двор. — Эпаминонда арестовали, вместе с Полисперхоном. Их забрали в Кадмею на допрос.

КНИГА ВТОРАЯ

Фивы, осень, 379 год до Н.Э.

Приказав Мотаку оставаться дома, Парменион направился в западную часть города к дому советника Калепия. Стареющий слуга провел его в маленькую комнату с тремя скамьями и попросил подождать. Через несколько минут вошел другой слуга, поклонился и провел спартанца по коридору в богато украшенный андрон, стены которого были покрыты персидскими коврами и занавесями, а пол выложен красочной мозаикой, изображавшей Геракла, убивающего Немейского Льва.

Здесь было девять скамей, расставленных по всей комнате, и двое слуг стояли рядом, держа кувшины с вином и водой, в то время как хозяин дома полулежал, внимательно читая большой свиток. Калепий поднял взор, когда вошел Парменион, и принял выражение лица человека, приятно удивленного увидеть старого друга. Парменион на эту удочку не попался; в воздухе ощущалось напряжение, а глаза Калепия выражали страх.

— Добро пожаловать в мой дом, молодой Леон, — произнес советник, отложив свиток в сторону и вставая. Он не был высокого роста, но странным образом казался представительным. Его глаза были ярко-зелеными под кустистыми бровями, а борода была тщательно завита по персидской моде. Но что придавало ему мощи, так это голос, глубокий и вибрирующий. — Чем я заслужил такую честь?

— Мы можем поговорить наедине? — спросил Парменион.

— Мы одни, — сказал Калепий, невольно выдавая свое высокородное происхождение. Для него слуги были такой же домашней утварью, как скамьи и столы.

Парменион бросил взгляд на виночерпиев, и Калепий знаком приказал им выйти. Когда закрыли дверь, советник пригласил Пармениона на скамью рядом с собой, и оба сели.

— Как близки твои планы к приведению в действие? — спросил Парменион.

— Какие планы, мой мальчик? О чем ты?

— У нас мало времени, господин, чтобы играть в игры. Полисперхон с Эпаминондом арестованы. Но ты уже знаешь об этом. Ты надеешься, что они ничего не скажут о твоем участии в плане по взятию Кадмеи. Теперь я спрошу еще раз, насколько ты близок?

Зеленые глаза Калепия застыли на лице Пармениона, и его черты напряглись.

— Эпаминонд тебе доверял, — произнес он тихо, — но я ничем не могу помочь тебе. Я не знаю, о чем ты говоришь.

Парменион улыбнулся. — Тогда, быть может, человек, который был с тобой минуту назад, сумеет дать нам совет. — Он повернул голову и посмотрел через плечо на длинную расшитую занавеску. — Может, ты не против выйти и присоединиться к нам, господин?

Занавески разъехались, и из-за них вышел высокий мужчина. Широкоплечий и узкобедрый, с руками, покрытыми многими шрамами. Его лицо было несколько резко очерчено и обладало мрачной красотой, а глаза — такого глубоко-карего цвета, что казались черными. Он мрачно усмехался. — Ты проницателен, Парменион, — заметил вошедший.