Македонский Лев - [32]

— Это новое начало, Савра. Возможность забыть о прошлом.

Парменион кивнул. — Ты прав, — сказал он.

Но он не забудет прошлое. Он заставит их заплатить. Он будет жить ради того дня, когда все враги лягут в пыль под его ногами, взирая на него в надежде получить прощение.

— Всё к лучшему, Савра! Я рад видеть, как ты улыбаешься, — сказал Гермий.

Спарта, лето, 382 до Н. Э.

Парменион быстро влился в ритм жизни у Менелая и в течение последующих трех лет редко сталкивался с проблемами, которые преследовали его у Ликурга. Каждый год они с Гермием представляли свои бараки в беге на короткие и средние дистанции, однако в других сферах оставались менее успешными учениками, не блистая, но и не отставая от установленных стандартов в метании дротика или диска, в работе мечами или борьбе. Пармениону нравилось фехтовать коротким мечом, потому что он был быстр и силен, но только разозлившись добивался того, чтобы его навык становился смертоносным. Инстинктивно понимая это, он не переживал, когда некоторые парни одолевали его в учебных поединках. Глубоко в своем сердце он знал, что исход окажется другим, если бои были бы на смерть.

Но как бегун Парменион был лучшим атлетом Спарты. Дважды, в соревнованиях между бараками, он опережал Леонида в беге на четыре мили, но потерпел поражение на третий год, когда Леонид был избран представлять Спарту на будущей Олимпиаде.

Это было горьким разочарованием для Пармениона, который усиленно тренировался во все время пребывания в Бараках Менелая.

— Мне понятен твой гнев, — сказал Ксенофонт, когда они сидели у него во дворе как-то вечером, — но ты сделал все, что мог. Ни один мужчина не может требовать от себя большего.

Парменион кивнул. — Но я допустил тактическую ошибку. Я попытался обойти его, когда двести шагов были позади. Он ждал этого хода и увязался за мной. И обошел меня за каких-то три шага до конца.

— Ты победил его в Играх три года назад, и он достойно вынес свой позор. Оставь ему его собственный момент славы. — На пятидесятом году жизни Афинянин оставался по-прежнему красивым, только волосы стали теперь полностью серебряными и редели на макушке. Он взял кубок вина, добавил воды и проглотил напиток. Парменион жил ради часов, которые они проводили вместе, обсуждая стратегию и тактику, построения и сражения. Юноша учился, когда следует расширить фалангу, а когда сражаться узким строем, когда двигаться вперед, а когда отойти, и как выбирать главных воинов, которые держали бы строй, не давая ему рассыпаться. Ксенофонт любил рассказывать, а Парменион был счастлив слушать. Временами он не соглашался с анализом, и тогда двое мужчин могли спорить ночь напролет. Парменион всегда был несказанно рад позволить Ксенофонту убедиться в его правоте, и их дружба росла всё сильней. Гриллус был отправлен к друзьям в Афины, и часто Парменион мог днями остатваться с афинским полководцем, заняв место Гриллуса в летних путешествиях во второй дом Ксенофонта в Олимпии, у самого моря.

Годы шли, и предметом обсуждения Ксенофонта и его ученика стали современные стратегия и политика, и Парменион стал замечать в Афинянине все более возрастающий цинизм.

— Ты слыхал новости из Фив? — спросил его Ксенофонт однажды.

— Да, — ответил Парменион. — Сначала мне не верилось. Мы допустили скверную ошибку, и я думаю, еще поплатимся за нее.

— Я склонен согласиться, — сказал Ксенофонт. Тремя месяцами ранее македонский царь, Аминта, обратился к спартанцам за помощью против халкидских воинов, которые вторглись в Македонию и осадили столицу, Пеллу. Агесилай направил три лохоса на помощь македонцам, разбив халкидян. Но в их походе на север один спартанский отряд, под командованием военачальника Фебида, окружил Кадмею — крепость в центре Фив. Поскольку войны против Фив объявлено не было и они не были в союзе с халкидянами, то многие греки расценили этот шаг как вероломный удар.

— Агесилай должен вернуть город фиванцам, — сказал Парменион.

— Он не может, — ответил Ксенофонт. — Спартанская гордость не позволит ему сделать это. Но меня страшит результат. Афины уже высказались против Спарты, и я боюсь, что недолго осталось до того дня, как мы будем втянуты в новую войну.

— Ты разочарован, друг мой, — заметил Парменион. — Спарта проявила себя не лучшим лидером Греции.

— Боги! — тут же воскликнул Ксенофонт. — Тебе не следует говорить это на людях. Мои слуги верны — но верны они мне, а не тебе. Если один из них выдаст тебя, то последует обвинение в предательстве. Ты не выживешь.

— А разве я сказал неправду? — вспыхнул Парменион, понизив голос.

— Но что это даст? Если бы Спарта правила хотя бы в половину того умения, которое она проявляет на поле боя, то вся Греция была бы едина. Но она не может. И, сказав об этом открыто, ты рискуешь головой.

— Другие люди тоже так говорят, — сказал ему Парменион. — Разговоры в бараках — только один из примеров. В последних победах было много горечи, которую пришлось вкусить спартанцам. Они сейчас играют мускулами только потому, что Персия поддерживает их. Наследники Царя Мечей играют роль лизоблюдов при сыновьях Ксеркса.

— Политика запугивания, — шепнул Ксенофонт. — Но оставим этот разговор до лучших времен. Когда мы вернемся в Олимпию, сможем кататься верхом и говорить о чем угодно, и одна только земля будет слышать наши предательские речи. — Мужчины встали и прошли к воротам. — Как у тебя с финансами? — спросил Ксенофонт.