Македонский Лев - [145]

Бардилл ожидал смерти, выхватив меч и подняв свой тяжелый щит. Но по приказу Филиппа македонцы отошли назад.

— Подойди же, Отец, — позвал его Македонский Царь. Бардилл вздохнул. Спрятав меч в ножны, он прошел через последнюю линию своих телохранителей и встал перед своим зятем.

— Полагаю, ты хочешь, чтобы я встал на колени, — проговорил старик.

— Царь не должен преклоняться перед другим Царем, — ответил Филипп и вогнал свой меч в ножны. — Не ты ли сам учил меня этому?

— Что ты потребуешь от меня?

— Я лишь хочу, чтобы мне вернули мое царство. Все иллирийцы и их потомки вернутся в Иллирию. Оставив откуп — и ты доставишь его мне.

— Ты прошел длинный путь за короткий срок, сын мой. И отменно сражался. Что теперь будет с Аудатой? Ты бросишь ее?

Филипп увидел страдание в глазах Бардилла, подошел к нему и положил руки на плечи. — Она дорога мне, — заверил его Филипп, — и она ждет дитя. Теперь у нее есть свое имение, на берегу моря. Но я отправлю ее навестить тебя, когда ребенок родится.

Бардилл кивнул, и повернулся к Пармениону, который спешился и подошел к ним. — Похоже, ты был мне всё-таки нужен, спартанец, — сказал он с натянутой улыбкой.

Парменион ничего не ответил, но низко поклонился.

Старик повернулся и зашагал к выжившим телохранителям.

В этот момент грандиозный возглас пронесся по рядам македонцев, и Филипп не заметил, как оказался вдруг на плечах своих гвардейцев, и те уже несли его с поля боя.

Парменион остановился и осмотрел место битвы. Всюду лежали тела людей и лошадей; в тот момент казалось, что их не сосчетать. Позже он узнает о потерях македонцев в количестве семисот человек убитыми, включая Ахилласа и Петара. Но в этот день погибли шесть тысяч воинов неприятеля, и мощь Иллирии была невосполнимо надломлена.

— Помоги мне, — раздался голос у него под ногами, и Парменион посмотрел вниз и увидел Григерия, лицо которого превратилось в кровавую маску. Меч разрубил его лоб, выбив оба глаза, глубокая рана зияла также внизу живота. Кровь вытекала из него вместе с жизнью.

Парменион опустился перед умирающим, положил его голову себе на колени.

— Мы победили? — спросил Григерий.

— Да, мы победили, — произнес Парменион.

— Кто ты? — прошептал иллириец слабеющим голосом.

— Я… Савра.

— О боги, сколько крови застит мне глаза. Вытри их мне. Я ничего не вижу.

— Спокойно, друг. Ложись на спину. Не шевелись. Тебе больше не за что сражаться.

Григерий снова затих, и Парменион подумал, что он умер. Но он заговорил вновь. — Я… думал, мы… проиграем. Знаешь, как они называют… Спартанца? Гибель Народов. Он уничтожил свой родной город. Всюду, где проходит он… идет смерть. Но не в этот раз, так, Савра?

Голова Григерия опустилась, и последний вздох вылетел из его горла.

Печаль ужалила спартанца, он встал и посмотрел на солнце. Там кружили стервятники, предвкушая пир.

Храм, лето, 357 год до Н.Э.

Дерая сидела у постели Тамис и ждала неизбежного. Старуха не принимала пищу уже больше недели и не говорила несколько дней. Когда Дерая взяла ее руку, та была горячей и сухой, кожа да кости. Плоть Тамис таяла день за днем, а ее глаза принимали все более зачарованное, отстраненное выражение, наполняя Дераю печалью.

Она пыталась направить свои силы для спасения умирающей, но чувствовала, как Тамис противится ей.

Полночь была близка, когда старая жрица наконец умерла. Не было никакого движения или звука, говорящего о ее уходе. На мгновение душа ее слабо замерцала, а в следующее уже ушла в небытие. Дерая не заплакала, но грусть переполнила ее. Покрыв лицо Тамис, она вернулась в свою комнату и забралась в постель.

Левкион принес к постели кувшин с водой и блюдо с фруктами. Но она не хотела ни пить, ни есть, и сразу же погрузилась в глубокий сон.

Звуки музыки пробудили ее, и она открыла глаза, увидев незнакомую картину. Она оказалась на берегу большого озера, образующего естественную чашу в центре между высоких, покрытых снегами горных вершин. Рядом сидела женщина изумительной красоты, высокая, с элегантными формами, облаченная в расшитый золотом хитон.

— Тамис? — прошептала Дерая.

— Да, когда-то я была ею, — ответила жрица, и вытянула руку, коснувшись Дераи. — Что я могу тебе сказать? — спросила она. — Как я могу вымолить твое прощение? Мне не следовало лгать и вмешиваться в твою судьбу. Гордыня — это не дар Истока, а я пала ее жертвой. Но у нас мало времени, Дерая, а мне необходимо так много рассказать тебе. Все эти древние врата меж континентами и океанами, что я показала тебе, — ты не должна ими пользоваться. Ты не должна столкнуться с Темным Богом или его слугами, они испортят тебя.

— Я могу сражаться с ними в одиночку, — ответила Дерая. — Именно к этому ты меня и готовила.

— Прошу, Дерая, выслушай меня! Покинь Храм. Разыщи Пармениона. Делай все, что захочешь — только не следуй по моему пути.

Дерая рассмеялась. — Где были твои сомнения, Тамис, когда ты направляла ко мне всадников, когда я была связана и лежала поперек седла их вожака? Где были они, когда ты незримо витала надо мной и блокировала мои страхи, подталкивая бежать с Парменионом и быть проклятой за это?

Тамис отпрянула от гневного порыва спартанки. — Нет, прошу! Я молила тебя о прощении. Пожалуйста!