Македонский Лев - [107]

— Что же мне делать, Кроси? — спросил он призрак старика. Ответа не было, но шепотом произнесенное имя помогло утихомирить его напряжение. Он вспомнил ночь длинных ножей, когда старик вошел в его покои с коротким мечом в руке. Тогда Филиппу было десять. Кроси отвел его в затененный угол спальни, приказав спрятаться под кровать.

«Что происходит»? — спросил Филипп.

«Кровь и смерть», — ответил старик. — «Но я защищу тебя, парень. Не бойся».

Филипп доверился ему. В десять лет ребенок верит взрослым. Кроси сел на кровать с мечом в руке, и так они ждали до рассвета. Никто не пришел.

Филипп дрожал от холода, завернутый в одеяло, слишком напуганный, чтобы спросить, в чем опасность. Когда солнце осветило далекие Кровсийские горы, Кроси успокоился.

«Выходи, парень», — сказал он, взяв Филиппа за руку и вытянув его. Он обхватил принца руками и горячо обнял.

«Прошлой ночью», — сказал он, — «погиб твой отец. Теперь Македонией правит Птолемей».

«Но… отец ведь так силен! Он не может погибнуть!»

«Ни один человек не переживет удар кинжалом в сердце, Филипп».

«Кто это сделал? И почему?»

«На эти вопросы у меня нет ответа, парень. Но, насегодня, — я надеюсь — ты вне опасности».

«Дядя Птолемей присмотрит за мной», — сказал Филипп, но даже в свои десять он заметил злой взгляд в глазах Кроси, перед тем как старик встал и отвернулся. Тогда он не совсем понимал, в чем дело, но сейчас помнил это очень ясно. Теперь он знал ответы, хотя до сих пор их никто так и не озвучил.

Птолемей убил Царя Аминту. Дядя Птолемей, который через три месяца женился на матери Филиппа, Эвридике, а через год похоронил ее рядом с погубленным мужем. Родители Филиппа были холодны к своему сыну при жизни, но он все равно любил их, чтя своего отца и прилагая все свои силы, чтобы завоевать его поощрение.

За следующий год всё детство Филиппа было растворено в кислоте интриг и внезапных смертей. Старший брат Филиппа, Александр, был найден мертвым в своем летнем доме в Айгае, убитый неизвестными. Потом при загадочных обстоятельствах погибли трое взрослых кузенов.

Потом поступило фиванское требование заложников, последовавшее за коротким, месяц длившимся конфликтом между македонской армией и войском под началом Пелопида, великого фиванского воителя. Македонцы были разбиты. Птолемей отправил двенадцать заложников — Филиппа в их числе — в Фивы, и впервые за последние месяцы юный принц почувствовал себя в безопасности.

Они не позволили Кроси отправиться вместе с ним, и прошлой весной старик умер от лихорадки. Филипп всё еще тосковал по нему и молился, чтобы тень старика была допущена богами следовать рядом с ним до самой его гибели. Тогда, быть может, вместе они смогут отправиться в путешествие к Землям Мертвых.

Звук шагов на лестнице выдернул Филиппа из воспоминаний. Он стоял — и понял, что ноги его дрожат.

Высокий воин, в полном вооружении и в шлеме с белым плюмажем, вошел в комнату. Мужчина не был стар, около восемнадцати лет, но его глаза были холодны и непроницаемы.

Он поклонился. — Доброе утро. Я здесь, чтобы сопроводить тебя домой, Филипп.

— Ты принес письма? — спросил принц, довольный, что голос не выдал его страха.

— Да, господин. У меня есть письмо от твоего брата Пердикки.

— Он здоров?

— Он жив, господин, хоть и перенес лихорадку, от которой теперь восстанавливается. Меня зовут Аттал. Надеюсь, мы можем стать друзьями.

Филипп кивнул. — Друзьями до гроба, без сомнений, — сказал он, не отводя темных глаз от змеиного взгляда воина. Мужчина моргнул, и Филипп улыбнулся. — Не смущайся, Аттал. Я тебя не виню.

— Я здесь не для того, чтобы убить тебя, господин, — произнес воин. — У меня есть четкий приказ: доставить тебя в столицу. Это всё.

— В таком случае давай немного пройдемся, — сказал вдруг Филипп и прошагал мимо изумленного Аттала. Вдвоем они пошли по мостовым, проталкиваясь через толпы, собравшиеся на оживленных улицах, в сторону агоры, где должен был выступить Эпаминонд. Полководец задерживался из-за толкотни, но людям было все равно. Они пели, плясали; мощь их счастья опьяняла почти как вино. Здесь, на воздухе, Филипп почувствовал себя лучше, но при взгляде на Аттала понял, что не может сказать того же самого о высоком воине. Филипп взял его за руку и вывел в пустынный переулок. Оказавшись там, он достал свой кинжал и нацелил острие себе в грудь.

— Что ты делаешь? — спросил Аттал.

Филипп взял его руку и положил ее на рукоять. — Если ты должен убить меня, тебе лучше сделать это здесь. Здесь тебя никто не увидит, и ты сможешь сказать, что меня зарезал фиванец. Это упрощает дело.

— Послушай! — прошептал Аттал. — Я государев человек. Я делаю, как велит он. Если бы он сказал мне убить тебя, то я бы так и сделал. Но тебе велено вернуться со мной в Пеллу. Как мне еще убедить тебя?

— Ты только что сделал это, — сказал ему Филипп, вернув кинжал в ножны. Его сердце бешено стучало, и он усмехнулся. — Опасные нынче дни, Аттал.

— Странные, это точно, — согласился молодой человек с тонкой улыбкой. Его зубы слишком выступают вперед, прямо как пограничные камни, подумал Филипп. И у него глаза убийцы. Помня совет Пармениона, он взял воина за руку и тепло улыбнулся. — Ты мне нравишься, — сказал он. — Так что, если Птолемей все-таки решит меня убить, попроси его подослать кого-нибудь другого. Негоже человеку погибать от руки того, кто ему по душе.