Македонский Лев - [106]

— Не будь таким угрюмым, Парменион. Зарождается новая эпоха, когда мы не будем повторять ошибок прошлого. Спартанцы вышлют парламентера, чтобы попросить разрешения забрать своих погибших; ты примешь его.

Парменион покачал головой. — Послушай меня, — мягко проговорил Эпаминонд. — Ты слишком много лет лелеял в себе свою ненависть. С этой победой ты сможешь похоронить эту ненависть навсегда. Ты освободишься. Сделай это для меня.

— Как скажешь, — согласился спартанец, его сознание было пусто, эмоции угасли. Всю свою сознательную жизнь он мечтал об этом мгновении, но здесь и сейчас он чувствовал себя мертвым внутри. Фетида однажды спросила его, что он станет делать, когда жажда мести будет утолена. Тогда у него не было ответа, сейчас он тоже не мог найти ни одного. Он огляделся, стоя среди молчаливых трупов. Где же, спрашивал он, радость победы? Где удовлетворение?

Три часа спустя, с закатом, в фиванский лагерь въехал спартанский всадник.

Леонида провели к шатру, в котором ожидал Парменион.

— Я знал, что это твой план, — сказал Леонид. — Каково тебе чувствовать победу над армией своей родины?

— Ты здесь, чтобы признать поражение, — холодно сказал ему Парменион, — и попросить разрешения забрать ваших мертвецов. Я даю тебе это разрешение.

— И ты не хочешь поглумиться? — спросил Леонид. — Я здесь, Парменион. Мучай меня, если хочешь. Скажи, как ты клялся в этом. Скажи, как хорошо тебе от этого.

— Не могу. И если мог бы, не хочу. Вы почти остановили нас. Даже с двенадцатью рядами вы почти переломили ход сражения.

Если бы Клеомброт отступил, соединившись с вами, вы бы продержались. Не было и нет такой дисциплинированной и храброй армии, как у Спарты. Я пью за ваших погибших, пью за великую Спартанскую историю. — Он налил два кубка вина, протянув один изумленному спартанцу. — Когда-то давно, — продолжил он, — твоя сестра хотела купить тебе подарок. Я не захотел его продавать. Но теперь пришло время его вернуть. — Отстегнув свой пояс с мечом, он протянул легендарный клинок Леониду, который смотрел на него, не веря глазам.

Затем Леонид сел на походную кровать и залпом выпил свое вино. — Что же мы сделали друг другу? — спросил спартанец. — Ты честно победил в Играх. Я говорил это тогда, и скажу теперь. Я никогда не просил тех парней избить тебя. Я даже не знал, что это происходило. И я хотел бы, чтобы ты женился на Дерае. Но обстоятельства развели нас по разные стороны, Парменион. Наши души — всего лишь листья на ветру, и одним богам известно, где найдем мы свой покой. Мы — враги, я и ты; так распорядились Мойры. Но ты бесстрашный человек — и сражаешься как настоящий спартанец. Я пью за твою победу. — Он встал и вернул пустой кубок. — Что будешь делать дальше?

— Покину Фивы и отправлюсь в странствия. Посмотрю мир, Леонид.

— Как солдат?

— Это всё, что у меня есть — всё, что я умею.

— Тогда прощай, Парменион. Если встретимся вновь, я сделаю всё, на что способен, чтобы убить тебя.

— Знаю. Да сопутствуют тебе боги, Леонид.

— И тебе… стратег.

***

Тамис была в недоумении, когда глазами духа увидела, как Парменион возвращает легендарный меч. Не так это должно было случиться. Ненависть между двумя мужчинами должна была усилиться — во всех будущих было показано именно так. На мгновение ее недоумение грозило перерасти в панику, но она отбросила сомнения прочь. Какое это имело значение? Трое Избранных были мертвы. Остался только один.

А с ним можно и подождать. Любые случайности могли произойти с четырнадцатилетним заложником, живущим в Фивах.

Ведь с ним наверняка будет меньше хлопот, чем с Клеомбротом, могущественным Военным Царем Спарты? Мальчишка был даже не из цивилизованного города, рожденный и взращенный в диких лесах и долах Македонии.

Скорее всего, он будет убит, как и его отец. Такова была судьба тех, кто стоял близко к престолу у отсталых народов, потому что Царь устранял всех возможных претендентов.

Нет, решила Тамис, нечего бояться Филиппа Македонского.

КНИГА ТРЕТЬЯ

Фивы, осень, 371й год до Н.Э.

Филипп Македонский смотрел на ликующую толпу, встречавшую увенчанных цветами героев битвы при Левктрах, которые маршировали по улицам Фив. Это была невероятная победа. Никогда еще армия Спарты не была побеждена таким образом. Это казалось невозможным и равным чуду — даже для македонца. Филипп мог понять беспримерную радость толпы, потому что они праздновали событие, в реальность которого верили немногие — спартанцы потерпели поражение от меньшего войска.

С улиц звучала музыка, и Филиппу хотелось покинуть молчаливый дом и присоединиться к ним, чтобы танцевать, забыв о собственных заботах.

Но Паммен велел ему дождаться визитера.

Фиванец не мог смотреть ему в глаза и нервно дергался, когда говорил. В тот миг страх и ярость вспыхнули в Филиппе, но он скрывал эти чувства до тех пор, пока Паммен не ушел. Отойдя от окна, Филипп налил себе в чашу воды и задумался над проблемой.

Вот уже два месяца он не получал никаких вестей от своего брата Пердикки, так что сегодняшний его страх был не нов. Пердикка был на три года старше Филиппа, и потому стоял ближе к престолонаследию. Он должен был умереть первым. Поэтому Филипп постоянно писал ему и его кузенам и племянникам — справляясь о состоянии царских табунов и спрашивая о здоровье родственников. Когда от Пердикки перестали приходить письма, для Филиппа начались бессонные ночи, потому что теперь он ждал появления убийцы. И вот этот день настал. Они не убьют его, пока он в Фивах, убеждал он сам себя, потому что это нарушит отношения между государствами. Он дотронулся до кинжала у себя на поясе. От него будет мало проку. Хоть и сильный физически, Филипп был всего лишь четырнадцатилетним юнцом и мог тягаться разве что со слабейшим из взрослых воинов. А слабого они не подошлют.