Макамы - [39]

— Не хочешь ли ты в аль-Батиху[204] поехать со мной, там я женю тебя на красотке другой!

Я же поклялся тем, кому Аллах ниспослал правдивый Коран, тем, кому чужды коварные каверзы и обман, что не в силах жениться на двух женах одновременно и общаться с ними попеременно. Потом я сказал, привычке его подражая и его же мерой ему отмеряя:

— Достаточно мне одеяний позора от свадьбы с одной, — жени уж другого на другой!

Моим словам Абу Зейд улыбнулся и обнять меня потянулся, но я сердито от него отвернулся. Когда он увидел мой отказ и понял, что котел моей злобы вскипел от его проказ, он продекламировал:

Как снесу я, о друг мой, твое отвращение?!

Видно, шлет мне судьба свое злобное мщение.

Упрекаешь меня, что соседей позорю я, —

Как жестоко и горько твое осуждение!

Не кори ты меня за проделку недобрую —

Эти люди во мне возбудили презрение:

Я их знаю давно и ни разу не видывал,

Чтобы гостю они оказали почтение,

Много дней я и пробовал их, и испытывал —

И в сердцах и в умах находил оскудение.

Или страх возбудить они в людях стараются,

Или видят во всем для себя устрашение.

Среди них нет ни добрых, ни чистых, ни преданных,

Ни таких, что несут для души исцеление.

Словно волк на ягненка, на них я набросился,

Их повергло на землю мое нападение —

Словно я смертоносною чашей их потчевал,

От которой никто не найдет избавления.

Их имущество стало моим достоянием,

Им на долю осталось одно унижение.

Принесла мне добыча плоды свои спелые,

И плодов этих сладостно будет вкушение.

Те, кому я поранил умы своей хитростью,

Долго ищут меня в бесконечном кружении.

Богачей я обманывал, гордо ступающих,

У которых ковры и шелка во владении;

Больше благ принесли мне уловки и хитрости,

Чем победа любая в великом сражении!

Я угрозы терпел, попадал я в опасности,

Даже льву было б страшно в моем положении!

Я использовал смело людские оплошности,

Любовался великих внезапным падением,

Я людей обирал, соблазнив небылицами,

И греховными были мои побуждения,

Но всегда я на божию милость надеялся,

От Аллаха я ждал для себя снисхождения.

Говорит рассказчик:

— Закончив стихи, он разразился рыданиями и стал просить у Аллаха прощенья с воплями и стенаниями, так что сердцу пришлось моему смягчиться и сам я тут же за Абу Зейда начал Аллаху молиться. Вскоре поток его слез прекратился, взял он под мышку мешок и в путь пустился, сыну сказав:

— Остальное ты захвати, и пусть Аллах нас охраняет в пути!

Говорит рассказывающий эту историю:

— Когда я увидел обоих плутов уход и подумал о том, что меня неизбежно ждет, понял я, что в городе оставаться — это значит с жизнью своей распрощаться. Ночь провел я в дороге, тревогой и страхом томим, надеясь, что сам Аллах рассчитается со сватом моим!

Перевод А. Долининой

Сурская макама (тридцатая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

— Покинул я славный город, который выстроил аль-Мансур[205], и отправился в Сур[206]. Жилось мне в Суре привольно: положение я занимал высокое и всего мне было довольно. Мог я друзей своих поддерживать и приближать, мог врагов обижать и унижать. Но вот потянуло меня в Каир, как тянется к лекарю больной и как тянется щедрый раздавать дары своею рукой. Отбросил я все, что в Суре меня держало, оставаться там заставляло, вскочил на спину сына дороги[207], и поскакал он быстрее, чем страус бежит крепконогий. Много трудностей и опасностей я испытал в пути, не раз мог я гибель свою найти, и конец путешествия меня обрадовал, как радует пьяницу утром чаша вина, а заблудившегося — дорога, которая стала ему видна.

Однажды выехал я на прогулку; мелкой рысцой бежал мой конь по каирским улицам и переулкам. Вдруг я увидел нескольких всадников, подобных светилам в ночных небесах, на славных арабских скакунах. Из любопытства я решил разузнать, кто эти люди и куда они думают путь держать. Сказали мне:

— Эти люди, увенчанные добродетелями, едут на свадьбу свидетелями.

И сразу возникло во мне побуждение попробовать свадебного угощения; вздумал я к едущим примкнуть и с ними пустился в путь. Мы проехали чуть ли не весь Каир и наконец добрались туда, где ожидался пир. Увидел я дом высокий и двор широкий и решил, что хозяева — люди богатые и тороватые. Спешились мы с коней, желая войти поскорей, и вдруг я вижу: стены передней лохмотья изодранные украшают и торбы нищенские венчают.

Такое убранство показалось мне удивительным, заголовок страницы — сомнительным. Предчувствия мрачные меня охватили и надежду на угощенье убили. Гляжу: человек какой-то сидит в углу на рваном ковре, расстеленном на полу. Я подошел к нему и стал заклинать вершителем судеб людских, гонителем волн морских, чтоб он ответил мне откровенно, чей этот дом необыкновенный. Он сказал:

— Нет у этого дома ни хозяина определенного, ни владельца законного, здесь собираются бродяги и нищие — словом, всякий, кто пристанища ищет.

Вздохнул я о том, что бесцельными были мои старания и напрасны желания. Но стыд не велел мне сразу покинуть дом, куда я добрался с таким трудом. И вошел я в двери, как в клетку заходит птица, — словно пил против воли, боясь подавиться, — и внутри увидел ложа резные, стены и потолки расписные, повсюду ковры расстеленные лежат и шитых подушек длинный ряд. Жених словно лев выступает, слуги и родственники его окружают, потом он садится на подушки, изогнув горделиво стан, словно хирский царь ан-Номан