Мак и его мытарства - [48]

– Нет, пожалуйста, не надо, – почти взмолился он.

Да в самом ли деле он просил у меня милостыню, засомневался я. И предпринял еще одну попытку всучить ему вспомоществование, воспринятую им с еще большим ужасом. Я не понимал, что происходит, но счел за благо удалиться от греха подальше и идти своей дорогой. В пустыне не надо останавливаться, чтобы разговаривать с незнакомыми, припомнилось мне. Однако, прежде чем двинуться дальше, я оглядел его внимательно, как будто взгляд мой был способен дать пищу уму и минутное размышление позволило бы укрепить мою шаткую власть над увиденным. Но тотчас, почти не теряя времени, продолжил путь. Когда бродяга остался позади, слуха моего коснулись повторенные им слова:

– Нет, пожалуйста, не надо.

Спустя два часа на улицах появилось что-то еще, кроме воздуха, там и тут показались прохожие, готовые в случае чего стать свидетелями. Я устал, потому что все это время кружил по улицам, заходя то в один, то в другой бар, бессознательно двигаясь по кругу и не покидая самых монотонных участков квартала Койот, снова и снова оказываясь на том или ином отрезке улицы Лондрес. И это движение напомнило мне другое, о котором часто говорил мне приятель, уверявший, будто любая дорога, даже на Энтепфуль, приведет тебя на край света, однако дорога из Энтепфуля, если пройдешь ее до конца, в Энтепфуль тебя и вернет.

И я от этого чувствовал, что мне не вырваться из замкнутого круга, оказавшись в центре квартала Койот и одновременно на краю света, хоть и знал, что сколько бы ни странствовал до самых границ Земли, все равно буду возвращаться на улицу Лондрес. И честно признаюсь: я прекрасно чувствовал себя, фиксируя на бумаге все достижения или незамысловатые подробности, от того, быть может, что был погружен в такой род банальной деятельности, которую описывают обычно мои любимые дневники. И потому, покуда я шел, и довольно долго, я был занят поисками незначащих событий. И у меня даже создалось впечатление, будто этими поисками я бунтую против клерков Бюро корректировки, которые, конечно, могут быть персонажами воображаемыми, но не исключено, что и, совсем наоборот, вполне реальными, так что в этом случае я совершил бы ошибку, попытавшись изгладить их из памяти. А что, если эти клерки не столь блистательны, рьяны и решительны, как мне представляется, но зато, несомненно, существуют и работают без передышки и движутся в атмосфере серости? Разумеется, это не помешает им изменить одной строчкой нашу жизнь.

Я только что в бессчетный раз прошел по улице Лондрес, теперь уже, пожалуй, выпив лишнего, и как раз спрашиваю себя, почему не назвали Итакой этот путь, на который я неизменно возвращаюсь, как вдруг заметил впереди впечатляющий бритый затылок санчесова племянника. Нет, это невозможно! Вот он – снова передо мной, ненавистный ненавистник. Стоило же мне столько времени нарезать круги по кварталу! Ужасный племянник шел впереди, столь же вальяжно, сколь и – он, видно, тоже принял свою порцию – шатко. Я решил проследить, где он живет или куда направляется или что делает и где работает – это если предположить, что он где-то работает. Я еще раздумывал, окликнуть ли его или не стоит, как он вдруг резко остановился и буквально замер, застыл перед витриной какой-то лавчонки. А я, тщась явить проворство и спрятаться в подворотне, исполнил нечто вроде диковинного пируэта, то есть повернулся вокруг своей оси, а затем сделал два шага столь резких, что чудом не достиг результата обратного искомому и не оказался целиком в поле его зрения.

Когда же он наконец оторвал восторженный взгляд от витрины и двинулся дальше, я почти тотчас же поспешил узнать, что же привлекло его внимание. Оказалось, спортивные туфли. Я был обескуражен. Кроссовки! Разочарование приковало меня к месту, так что когда я вышел из столбняка, то подумал, что племянник уже, наверное, скрылся из виду. Однако, оглядев горизонт, я обнаружил, что племянник стоит буквально передо мной, глядит на меня, обеспокоенный какой-то неотвязной думой, а когда наконец заговорил, то сообщил, что пытается понять, где он видел меня раньше.

Я не нашел ничего лучше, чем сообщить, что я тот самый журналист из газеты «Вангуардия», который хотел взять интервью у его дядюшки. Племянник всем телом подался вперед, навис надо мной и показался мне еще огромней, чем на самом деле. И надо признать, что в последний миг меня спас колокол, воображаемый, разумеется. Когда казалось, что хуже уже не бывает, меня осенило, и я – да, в последний момент – пригласил племянника выпить в «Тендер Бар», расположенный в двух шагах. Приглашение было принято немедленно и с необычайным воодушевлением. Судя по всему – а немного погодя, мое суждение подтвердилось – в кармане у него было пусто, а выпить, и выпить много, требовалось остро и неотложно.

Я, кстати, тоже был стеснен в средствах, потому что, простившись с мелочью, мог рассчитывать лишь на худосочную купюру в двадцать евро. Но все же это было кое-что по сравнению с племянником, который, как я ясно видел, был одним из тех, кто плывет по течению и ни к чему не прилагает усилий, хотя племянник, вероятно, пребывал в постоянном трагедийном простое и, вероятно, не заслуживал, чтобы я воспринимал его именно так, как воспринимал – в качестве заурядного бездельника. Помимо этого, сокращая несокращаемые дистанции, скажу, что у нас с ним есть кое-что общее: я ведь тоже не работаю, но все же мое безделье несколько иное: его можно счесть активным, потому что я, благодаря этому дневнику, прохожу начальный курс писательского ремесла.