Махтумкули - [53]

Дерзкий туркмен с самого начала придал разговору тот оборот, которым, при необходимости, можно было закончить разговор, но никак не начинать. Или воспользоваться случаем и сразу же ужесточить разговор? Не то чтобы из пушки палить, а показать, что здесь не ярмарочный балаган и нет места для кривляний маскарабазов[40]?

Старейшины заметили, что слова Аннатувак-хана пришлись правителю не по душе. Многие про себя обвиняли молодого хана в легкомыслии и болтливости. Но были и такие, которые могли бы воскликнуть: "Молодец!"

Астрабадец молчал недолго — ему нельзя было показывать, что попал в затруднительное положение, всеми мерами надо сохранять тон непринужденности и доверительности.

— Прошли и те времена, когда людей запугивали громом пушек, — сказал он проникновенно и даже улыбнулся, взглянув на стоящую в луговине пушку. — Если бы этим грозным оружием все дела решались, их решил бы еще Надир-шах. Он не стеснялся сеять огонь и уничтожение, из вражеских черепов курганы складывал. В конце концов сам стал жертвой порожденного им произвола! — был убит, как собака.

Слова правителя вызвали противоречивые чувства. Одни считали, что астрабадец придерживается истины, другие — что он ведет тонкую политику и надо быть настороже. Тем более что правитель начал ссылаться на рок:

— Судьба и человека, и рода его предопределена заранее. Что предназначено, того не избежишь, как бы ты ни старался. Однако встречаются простаки — или глупцы, не знаю, — которые стремятся спрятаться от неизбежного, бороться с судьбой. Есть такие. Дошел до Астрабада слух, что от имени народа к Ахмеду Дуррани были посланы туркменские представители. Зачем? Чтобы изменить сущность предначертания? Чтобы найти щит и опору? Кто не мечтает о милостивом владыке! И если его можно найти, давайте искать вместе, а не порознь, ибо мы с вами — братья, связанные едиными помыслами, единой надеждой, единым будущим.

— Истинно так! — важно подал голос Нурмамед-бай и оглядел старейшин, ожидая поддержки.

Никто не откликнулся. Сторонники были, однако они пока осторожничали, отмалчивались, выжидали.

Астрабадец повысил голос:

— Знайте: Ахмед Дуррани не может быть покровителем ни туркменам, ни иранцам! Нужного человека надо искать среди своих! Не в одиночку, а сообща, как и надлежит настоящим братьям. — Тут он заметил, что говорит слишком громко и сбавил тон. — Что ответите? Может, что-то было сказано не так?

— Нет-нет, ваша мудрость велика и безупречна! — Боясь, как бы его не опередили, заторопился Нурмамед-бай. — Верно говорите! До сегодняшнего дня мы с иранскими братьями поровну делили радости и горести жизни. И впредь не станем отгораживаться друг от друга…

Слова Нурамед-бая шли вразрез с мнением Махтумкули. Он презрительно смотрел на раболепствующего бая и подбирал слова, чтобы ответить язъвительней и хлестче. Но не успел. Откровенная на этот раз ирония прозвучала в голосе Аннатувак-хана:

— Бай-ага, ваши караваны ходят и в Хиву. Не забывайте об этом.

Нурмамед напыжился, вытаращил глаза, из его рта полетели брызги слюны:

— Да, ходят!.. Вынужденно ходят!.. Как только установится твердая власть в Иране, мои караваны перестанут ходить в Хиву!

Замечание Аннатувак-хана за живое задело Нурмамед-бая. Ужасно, не во время, главное, вылез, щенок мутноглазый! Эх, не будь твоим отцом Пирнепес-сердар…

— А ты… Ты что предпримешь? Интересно было бы знать, прекратишь ли ты свои сношения с Россией?

— Охотно, бай-ага, если кто-то сумеет обеспечить нас товарами, какие мы привозим из России. Кстати, если судьбой нам назначено гнуться в поклонах, то какая разница, перед югом или перед севером гнуть спину.

Нурмамед ощерился, сморщился, но больше спорить не стал — сообразил, что не переговорить ему легкого на возражения Аннатувак-хана, можно лишь на резкость сорваться, лишнего наболтать.

И правитель обратил внимание, что разговор выходит за рамки вежливой беседы, а обстановку вежливости надо было соблюсти во что бы то ни стало. Все туркменские племена и роды., вернее их сословно-родовая верхушка, дышат не одним и тем же воздухом. Примирить их хотя бы временно, направить на единую цель не так-то просто, особенно при нынешней сумятице в Иране, когда между ханами идет жестокая борьба за шахский престол. Правитель вспомнил, что прибыл сюда по поручению Керим-хана[41] прощупать настроение туркмен и строго-настрого ему наказано не обидеть лично ни одного из представителей туркменских родов. А беседа как-то не налаживалась.

— Аллах велик: избавил нас тиран Надир-шах от своего зловонного существования. Но трудно разом избавиться от его черного наследства: разоренная страна, недоверие и вражда между племенами, неуверенность в завтрашнем дне. Кровавая борьба идет в самом Иране. Хвала всевышнему, сейчас она постепенно теряет свою остроту, затихает. Все провинции кроме Хорасана, принимают власть его величества Керим-хана, В любой момент, даже сегодня, он имеет право объявить себя шахом Ирана. Но он не желает поспешности, он желает услышать мнение всех старейшин, он хочет принять верховную власть только получив всеобщее благословение…