Маханакхон - [65]

Был у Игоря короткий период, когда он изучал разные учения иудаизма. Все они в итоге показались ему абсурдными, но в одной из хасидских школ он познакомился с ребе Гельфандом, веселым и искренним белорусским стариканом. Тот хоть и был одним из столпов в своем направлении, но быстро оставил прямые попытки обратить Игоря в веру. Они просто встречались в те редкие дни, когда религия разрешала раввину алкоголь, и неспешно вместе выпивали. Обоим это очень нравилось.

– У тебя отличная фамилия, Игорёк, – говорил старый законник. – Штерн! – Он всегда как-то особенно резко произносил это слово. – На идише это значит «звезда»! Очень красиво.

– Ага, – криво усмехался Игорь. – В детдоме в России все звали Штырём…

– Это тоже вполне почетное звание. Штырь крепкий, прямой, и на нем все держится. Но мне все-таки больше нравится имя Звезда. «Кохба» на языке Торы.

Так и повадился старик, несмотря на все протесты, звать Игоря Кохбой. «Штырь и то лучше», – думал тот, морщась, но постепенно смирился. Уж больно приятно было проводить время с этим старым добрым фанатиком иудейства.

Фамилия – это единственное, что досталось Игорю от родителей. Когда биробиджанский детдомовец Игорёша Штерн немного подрос, он узнал, что неизвестная женщина, прямо как в кино, принесла его в корзинке к дверям детского дома и убежала. В корзинке лежала записка: «Игорь Александравич Штерн». Именно так, с «а» вместо «о» в отчестве.

Детдомовские работники в далеком 79-м году не обратили на опечатку внимания, везде писали его отчество как положено – через «о». Но записку сохранили и отдали мальчику, когда тому стукнуло семь.

А вот Игорь едва ли не сразу прекрасно понял, зачем в его отчестве вторая «а». Для его неизвестной матери он был именно Александравич, сын Александры. То ли она настолько презирала отца Игоря, что не хотела дать ребенку даже малейшую память о нем. То ли желала сохранить какую-то связь с оставленным сыном – хотя бы через это странное отчество, а правильнее сказать, «матринство». Как только он не представлял себе ее, Александру Штерн… Обиды на мать он не чувствовал, почему-то был уверен – если оставила, значит, по-другому было нельзя. Неведомая Александра была единственным близким Игорю существом в недобром и скучном мире, он не мог позволить себе злиться на нее.

Вскоре семилетнему Игорю нужно было поступать в приютскую школу, и тут возникла сложность. У него не было свидетельства о рождении. Директор детдома сходила куда надо и договорилась, что документы сделают задним числом. Но перед этим вызвала к себе Игоря.

– Может быть, запишем тебе русскую фамилию? У нас тут хоть и Еврейская автономная область, – она усмехнулась, – но быть Штерном тебе будет нелегко.

Что сейчас, что тогда Игорь национальным вопросом не интересовался и евреем себя не чувствовал. Но он вспомнил неизвестную, несчастную, гордую Александру Штерн и отказался.

Город Биробиджан был центром странного образования на востоке дряхлеющего Союза Республик. Оно называлось «Еврейская автономная область», среди жителей Дальнего Востока – просто «Еврейка».

В конце двадцатых годов Советская власть решила выделить кусок тайги на границе с Китаем и отправить туда бо́льшую часть советского еврейства – несколько миллионов человек.

Странный был проект: то ли антисемитский (согнать всех евреев подальше в тайгу), то ли юдофильский (выделить им новый дом на советской земле с частичной автономией).

Возможно, Сталин вспомнил обиду на бывших товарищей по партии: Троцкого, Каменева (Розенфельда) и Кагановича – да и решил выместить ее на их соплеменниках. А может, в пику зарождающейся буржуазной республике – Израилю – решил создать собственную красную «обетованную землю».

«Зачем Израиль, если есть Биробиджан?» – шутили советские евреи, но на Восток ехать не спешили.

Массовое переселение так и не состоялось – началась война, потом противостояние с Западом, а потом Сталин отправился гореть в аду, в который не верил, и о проекте все окончательно забыли. Остался только этот странный регион, где евреев-то жило не так много, меньше десяти процентов. В основном же, как и на большей части Дальнего Востока, люди там были потомками казаков из южной России и с Украины, когда-то покорявших эти дикие земли.

И хотя идиш числился в ЕАО вторым официальным языком, Игоря таки дразнили жидом собратья по детскому дому, от чего и пыталась когда-то оградить его директорша. Маленький Штерн хоть и не интересовался национальностями, но в обиду себя не давал: с кем нужно – дрался, с кем нужно – договаривался, а главное, с детства не боялся вообще ничего. В итоге воспоминания о сиротском детстве, как ни странно, у него остались довольно ровные, без каких-то особых страданий.

Жизнь была скудная, скучная, но вполне сносная. Настоящая боль, сделавшая его тем, кто он есть, пришла позже, когда Игорь начал взрослеть.

Девушка с ножом

Игорь долго провожал взглядом работницу отеля, принесшую ужин. Снова пытался угадать чужую судьбу – скажем, приехала из провинциального городка в Москву, провалила экзамены в университет, но, очарованная столицей, осталась. Теперь, как и сотни тысяч ей подобных, ведет тут отчаянную «борьбу за выживание», чисто по Дарвину. Ему захотелось вспомнить собственную юность, в которой тоже была борьба, и похлеще здешней. Но он остановил себя – скоро начнется