«Магнолия» в весеннюю метель - [21]

В Приежциемсе кино показывали в старом сарае для сетей, который пустовал с той поры, как прибрежная бригада с ее моторными лодками и всей рыбацкой снастью перекочевала в новую гавань в устье речки Личупите. Теперь в сарае был оборудован зрительный зал с экраном, скамейками в двенадцать рядов и возвышением в дальнем конце, где в небольшой, обитой асбестовыми пластинами будке находилась аппаратура.

Даже когда показывали самые популярные картины, на скамейках сидела только детвора. Женщины и немногочисленные зрители мужского пола приносили с собой стулья и ставили их куда хотели. Если уж смотреть фильм, то с удобствами, сорок копеек — деньги немалые. Олег же согласился бы и не на такие нововведения, лишь бы они способствовали наполнению зала: его заработок находился в прямой зависимости от плана.

На сей раз зрителей набралось — всего ничего. Даже жанровое обозначение в броской рекламе «мелодрама», обычно открывавшее путь слезам из глаз и деньгам из кошельков, оказалось не в силах соперничать с прелестью первого солнечного дня, так что Астра, сидевшая как раз на границе между холодным, как склеп, сараем и теплом пробуждающейся природы, уже начала надеяться, что не продаст ни единого билета. Тогда можно было бы отменить сеанс и уговорить Олега съездить в те места, где росли строчки. Грибов, понятно, там еще не будет, но разве они — главное? Прогуляться по опушке и ощутить тихое счастье, стоящее больше, чем все страсти кинематографических героев…

Но как назло прибежали два сорванца того возраста, когда в кино ходят без билетов, положили на столик скомканный рубль и горсть медяков.

— Бабушка скоро придет и просила без нее не начинать.

— Там видно будет, — неопределенно ответила Астра и пока что оставила деньги лежать на месте.

Надежды рухнули окончательно, когда девушка завидела приближающегося Кундзиньша, который не пропускал ни одной картины. Что же он вчера не пришел? Тогда сегодня у него не трещала бы голова и не пришлось бы укрываться от солнца… А может быть, Рута еще отговорит его, она-то в кино никогда не ходит — может быть, уведет его отсюда?

Они впервые шли под руку, и после всех своих лет одиночества Кундзиньш, которого жена и в этом отношении не баловала, чувствовал, как прекрасно, когда рядом человек. Человек, который приходит, чтобы утешить в тяжелую минуту, и не бросает его одного даже после обеда. Если теперь ко всему еще нашлась бы и рукопись, Кундзиньш посчитал бы этот день счастливейшим в своей жизни.

— Ну, как вам сказать? — оживленно говорил он. — Автоматизация — не самоцель, она не принесет человечеству опасности бездуховности, которой вы так опасаетесь. Скорее наоборот — высвободит творческие силы. Она не подавит человека, а освободит… ну, вот хотя бы нашу милую Астру. Это проще простого: один автомат в обмен на копейки выдаст жетон, а при входе вы его опустите… Такая автоматика давно стоит на любой станции метро, отчего бы не использовать ее и здесь?

— А я-то надеялась, что вы, закончив диссертацию, хотя бы до конца месяца забудете слово «автоматизация»… Зачем отнимать у человека радость личного общения, — возразила Рута. — Я допускаю даже, что это экономически выгодно, и все же — нет, трижды нет! Мудрецы вашей специальности способны изобрести многое, например — конвейер, по которому вдоль наших столиков будут скользить тарелки с едой. А мне хочется, чтобы эти же котлеты принесла мне Айна, которая с милой улыбкой пожелает мне приятного аппетита, а котлеты каждый раз назовет по-иному: молотым бифштексом, шницелем или бризолем. Я не умею покупать в магазинах самообслуживания — лучше я постою в очереди, но зато и смогу поговорить с кем-то. Вот и сейчас приятно было бы перекинуться несколькими словами с Астрой — спросить, стоит ли смотреть этот фильм, хотя я и так прекрасно знаю, что это дрянь, попросить ее выбрать для нас местечко получше…

— Значит, вы согласны? — просиял Кундзиньш.

— Виктор, друг милый, не требуйте от меня такой жертвы, в этом храме кино мы ведь не найдем вашей диссертации, не так ли? Какой же смысл опять запираться в четырех стенах? Вы сегодня, если не ошибаюсь, еще не были у моря, а день воистину прекрасный… — Она посмотрела на Кундзиньша и почувствовала, что он ее даже толком не слушает. — В конце концов, дело ваше, но хоть объясните: почему, сколько мы знакомы, вы каждый вечер просиживаете в кино? Наверное, засыпаете через пять минут, признавайтесь!

— В Москве я просто не могу попасть. Приезжие раскупают все билеты.

— В Москве вы многого не можете, например — проводить время со мной… Впрочем, я не вешаюсь вам на шею — идите, забудьтесь от своих неприятностей… — Она вырвала свою руку и так решительно устремилась прочь, что едва не налетела на Гунту и Войткуса. — И вам я тоже посоветовала бы не терять времени зря!

Это ничем не оправданное извержение гнева на деле было первым шагом к капитуляции — разве ж она не понимала, что для некоторых людей после интенсивной умственной работы нужна разрядка, какую дает перенесение в другой мир? Сама она именно по этой причине и не ходила в кино: хотелось отключиться от повседневности, от привычки анализировать режиссуру, операторское мастерство и актерскую работу. В Кундзиньше Руту привлекала прежде всего та детская откровенность, которая граничит с простодушием и после перенасыщенной хитроумнейшими интригами атмосферы киномира позволяла полностью расслабиться. Вот и теперь ее тронула его растерянность, но сделать следующий шаг ей не хотелось — это означало бы полное поражение. И Рута удалилась.