Магистр Ян - [7]

Топот, голоса и крики на маленькой площади напоминали бурное кипение в каменном котле. Стены домов отражали и усиливали шум. Он поднимался всё выше и выше — к карнизам и крышам, а оттуда — до верха башни, окруженной лесами. Там шум превращался в неясный, глухой гул. Время от времени в нем выделялись звучные удары молотов по металлу и стук топоров по дереву. Движение толпы на площади походило на малопонятную толчею обитателей муравейника, а жалкая фигурка в монашеской рясе, прыгавшая над шляпами и чепцами, — марионетку, ожившую в ловких руках кукольника.

На верхнем ярусе лесов, выше стены храма, стоял коренастый плотник и, сильно размахиваясь, обтесывал сосновое бревно, — оно постепенно превращалось в четырехгранную балку.

Внимательно поглядывая на уже обтесанную часть балки, плотник заметил под лесами крошечную фигурку монаха, сновавшего по паперти.

— Ишь, шут гороховый! Мечется, как ужаленный!

Плотник положил топор и что-то крикнул вниз грубым голосом, который как нельзя больше подходил к его медвежьему облику. Человек, сидевший на карнизе, поднял голову. То был парень с живым юным лицом и весело оскаленными зубами. Он сидел на туловище химеры, высовывавшейся из каменной ниши и повисшей в воздухе, над площадью. Он обрабатывал резцом ту часть туловища химеры, которая словно вырастала из самой стены храма.

Но плотнику было не до улыбок веселого камнереза.

— Для этих негодяев мы и строим божьи храмы! — сказал он и, размахнувшись топором, вогнал его в бревно.

Камнерез лукаво усмехнулся. Его взгляд скользнул по туловищу химеры и задержался на голове с нетопырьими ушами, придававшими ей вид исчадия ада. Это сделал он.

Получеловечья, полузвериная морда чудовища поражала жутким сочетанием злобы и похоти. Острые шипы торчали на туловище химеры. Орлиными лапами она вцепилась в карниз и распростерла перепончатые драконьи крылья, заканчивавшиеся когтями. Окинув взглядом свою работу, камнерез повеселел и с удовольствием осмотрел фигуру. Казалось, химера вот-вот прыгнет в воздух, вниз. Камень ожил — стал легким, хищным, алчным и злым! Химера получилась такой, какой должна быть. Есть что-то общее между шутом в монашеской рясе и химерой карниза. Сегодня в полдень камнерез шел мимо и слушал монаха, — парень, собственно, не столько слушал, сколько изучал его тяжелое лошадиное лицо, движение челюстей под длинным хрящеватым носом. Парень напряг всё свое внимание, рассматривая тупой, грубый череп монаха. Живыми в нем были одни колючие глаза. Они сверкали из-под низкого квадратного лба. Камнерез запомнил каждую черту его лица и тотчас же решил: вот такой будет морда новой химеры.

— Что ты, Йира! — ответил парень. — Мы строим храмы не для них, а для себя, для себя. Они же… вроде моих уродливых химер, присосавшихся к божьему храму.

Парень еще раз окинул взглядом химеру. Она была готова. Камнерез собрал инструменты, перекинул ногу через туловище химеры и спустился на леса.

С них открывался великолепный вид на Прагу. Внизу раскинулись ее каменные города: густо заселенное Старе Место с его домами, расположенными на холмах, в тесном кольце крепостных стен; просторное Нове Место, постепенно спускавшееся к Влтаве, и дальше, за ней, — Мала Страна, доходившая до самых Градчан. Сверху города напоминали волны окаменевшего моря. Казалось, на нем поднимался прибой: острые гребни крыш то возвышались, то плавно опускались. Сурово и гордо насупились фронтоны домов. Над ними вздымались к небу розы каменных ребристых шпилей, башен, часовен, костелов и храмов, легких и узорчатых, как тончайшее кружево. Под кровлями жилищ и храмов, куда не мог проникнуть взгляд молодого камнереза, неистребимо кипел труд. Он воплощал новые формы красоты и мысли в чудесных сводах, пышных порталах, в воздушных арках, в прекрасных статуях нежно улыбавшихся мадонн, в предсмертной агонии распятых, простерших над миром свои страдания, в чеканных фигурах с подсвечниками, в драгоценных кубках, кувшинах, шкатулках, резных ларях и ярких орнаментах стен.

— Всё это — дело наших рук, — улыбнулся камнерез, поворачиваясь к Йире. — Да, наших…

Однажды парень проходил по улице, на которой словно из-под земли вырастал маленький костел, точнее — неуклюжая, сложенная из грубых квадров[6] ротонда с дверью и узкими окнами, похожими, на бойницы. Века не сточили ее камней, не выдробили из них ни одной песчинки. Парень пристально глядел на стены ротонды, сложенные из крупных молочно-желтых сланцевых плит. Ему казалось, что на них до сих пор остались следы сотен рук, которые поднимали и укладывали камень на камень. Уже давно истлели и превратились в прах кости строителей костела, но продолжала жить маленькая крепкая ротонда — чудесное творение человеческих рук.

Глядя на город, парень испытывал тó же чувство, но не знал, как выразить его своему товарищу. Разве он не трудился на радость себе и людям, вырезая из гранита и мрамора образы своих фантазий и грез? И чтó ему за дело до тех, кто нанял его и платил за работу!

Как же выразить словами сокровенные чувства, светлые и ясные, но нелегко постижимые разумом? Только резцом и молотком он сумеет сказать это, и… и у новой химеры будет такая же злая лошадиная голова, как у монаха — торговца индульгенциями.