Магистр Ян - [117]

Еще пестрее выглядели иноземные послы. Могучие фигуры русских привлекали внимание своими долгополыми выдровыми шубами с серебряными застежками на груди и собольими шапками, расширявшимися кверху. Металлические прутья, украшенные птичьими перьями, делали польских рыцарей похожими на огромных хищных птиц. Строгих светловолосых шведов легко было заметить по их меховым шапкам с несколькими остриями. Члены Тевтонского ордена, одетые в броню с головы до пят, в гладких шлемах, похожих на вёдра с отверстиями для глаз, напоминали ожившие металлические статуи, наряженные в белые плащи с огромными крестами. Любопытная толпа заволновалась, когда появился эфиопский посол в белоснежном тюрбане, украшенном хвостом райской птицы. Глаза посла лениво щурились, а в самых уголках их ярко поблескивали белки. У женщин захватывало дыхание, когда знатный дикарь глядел в их сторону. Он что-то не походил на человека, зарубленного палашами!

За эфиопами двигалось посольство великого султана Марокко. Гляди-ка, настоящие мавры! А кто эти усачи с орлиными носами и кожей желто-воскового цвета? Говорят, они из далекой Сирии. Где она? Сколько золота на сирийцах, оно даже в их ушах!

Герцоги и воеводы приехали со своими свитами.

Последними прибыли папа и Сигизмунд с Барборой. Люди, — по крайней мере те, что стояли впереди и имели достаточно места, — опустились на колени и начали кричать: «Слава!»

Святой отец и римский король вошли в храм. На башне зазвонили колокола, а с хоров раздались протяжные, торжественные звуки оргáна. Когда главы христианства сели на свои троны, оргáн замолк и с хоров зазвучала чудесная музыка. Те, кто разбирался в ней, навострили слух. Большой оркестр! Да, большой оркестр в церкви. Видно, Иоанн XXIII не поскупился! Основную мелодию вели струнные инструменты — тимпанон,[69] цитра, крыло алла богемика[70] с двойными скрещенными струнами и пять лютен. К ним мягкими голосами присоединились скрипичные фидулы,[71] роты[72] и басовитая тромба марина.[73] Сверху лилась легкая, нежная мелодия, в которую лишь изредка вступали более звонкими голосами тромбоны, серебряными звуками — рожки и мягкими тоскливыми звуками — рога. Потом хор спокойно запел торжественный фобурдон,[74] в котором особенно выделялись могучие басы.

Под сводами храма звенела чудесная гармония звуков. Она вполне соответствовала пышному убранству церкви и навевала высокие, неземные мысли.

Потом мелодия замерла. Иоанн XXIII встал с кресла и направился к алтарю. Высокая белоснежная тройная тиара с блестящим золотым конусом плавно покачивалась в такт шагам папы. Он взошел по ступеням на алтарь, окинул взглядом присутствующих и поднял правую руку. В блеске свеч засверкала большая золотая роза с вычеканенной чашей цветка, стебельком и листьями. Неожиданно зазвенели гроздья маленьких серебряных колокольчиков, укрепленных на шестах. Ими покачивали в воздухе министранты. Все опустились на колени, как при возношении святых даров. Папе подали кропильницу, и он, сотворив крестное знамение, окропил золотую розу святой водой.

Освященная роза должна была достаться тому, кто обладал добродетелями, знатным происхождением и властью. Искры надежды загорелись в глазах многих герцогов и кардиналов. Взгляд папы задержался на одной точке. Все повернулись туда, куда смотрел Иоанн XXIII. Он еле заметно кивнул, — и римский король, оставив трон, направился к алтарю. Сигизмунд подошел к святому отцу и опустился перед ним на колени.

— Прими, сын, — зазвучал голос папы в замершем храме, — этот символ чистоты и непорочности, как знак того, что именно ты признан нами лучшим христианином. Ты более других заслуживаешь этого звания. Твоя мысль и твое сердце чисты, как чисто золото этой розы. Ты заслужил ее всей своей прожитой жизнью. Стань ее достойным обладателем! Благословляю тебя во имя отца и сына и святого духа. Аминь.

Король опустил голову к самому полу, поцеловал туфлю папы и вернулся на свой трон, держа розу как святыню. Под сводами собора зазвонили колокола, и храм огласился пением.

Началось пышное богослужение.

Папе хотелось знать, что думает сейчас римский король. Сигизмунд всё время глядел на золотую чашу освященного цветка. На его спокойном лице не светилось никакой мысли. Некоторое время спустя слегка вздрогнули его веки, — Сигизмунда жег чей-то пристальный взгляд. Римский король поднял глаза и увидел Барбору. Она смотрела на него своими большими яркими глазами. В глубине их горели насмешливые, ехидные огоньки. Сигизмунд еле заметно улыбнулся и наклонил розу в ее сторону. Да, для Барборы этот символ чистоты и непорочности в руке мужа — поистине забавное зрелище! Сигизмунд ответил ей не менее зло: притворившись сосредоточенным, он показал глазами в сторону алтаря, где сидел эфиопский посол в белоснежном тюрбане, и поглядел на Барбору смеющимся взглядом.

После мессы все вышли из храма и образовали большую процессию. Папа отправился в свой дворец, чтобы принять там Сигизмунда. Римский король не спешил, — он решил проехать по городу и показаться своим подданным с золотой розой.

Во главе процессии двигались верхом на конях двадцать три тромбониста и сорок трубачей. За ними ехал римский король на белом жеребце. В руке он держал розу, стебель которой был завернут в золотую ткань. Потом следовали носилки Барборы и знатные всадники со своими свитами. Процессия людей в пышной одежде и с оружием, в блеске золота и в перьях, ползла, как змея, по улицам и площадям, заполненным народом. Люди снимали шапки и показывали на процессию пальцами. Чтобы каждый мог разглядеть дар церкви, Сигизмунд держал розу в слегка приподнятой руке. Не так-то уж плохо ехать по улицам с новым знаком величия! Сигизмунд милостиво улыбался, войдя в свою роль ласкового государя. Золотой цветок, думал Сигизмунд, — новая форма взятки. Папа вручил ему розу после того, как он, Сигизмунд, отверг взятку в двести тысяч дукатов. На этот раз папе повезло: он подловил Сигизмунда, и римскому королю волей-неволей пришлось принять его дар. Иоанну XXIII удалось показать всему миру трогательное согласие между римским королем и папой.