Магистр Ян - [104]

Одним словом, обе стороны точили зубы друг против друга на бедняге Гусе. Сигизмунд хлопнул дверью, поднял дворян на ноги и выехал из Констанца. Но отъехал он недалеко — в Радольфсцель, — там располагался двор его супруги. В объятиях Барборы он быстро утратил свою воинственность. Далила обрезала волосы нашему Самсону. Он пришел в себя и трезво взвесил сложившееся положение. На следующий день Сигизмунд вернулся в город и легко договорился с кардиналами, словно между ними ничего не было. Он оставил Гуса в тюрьме, но добился у кардиналов уступок по двум пунктам: Сигизмунду обещали улучшить условия заключения узника и согласились на проведение публичного процесса. Этого требовали Гус и его друзья. Чешские шляхтичи, как оводы, кружились возле Сигизмунда. Они забросали собор письменными протестами, а их представители, прибывшие в Констанц, без конца бегали на аудиенции к своему будущему королю. Ему пришлось кое в чем уступить им. Но, разумеется, он не собирался разгонять собор из-за какого-то еретика.

Наконец все более или менее успокоились, — каждый чего-нибудь добился. Настоящей же победительницей оказалась коллегия кардиналов.

Подумать только, что весь этот шум поднялся — так объясняли святые отцы — из-за какого-то чешского священника! Ну не смешно ли, не забавно ли это?

Я не знаю Гуса, никогда не видел его, но мне ясно его дело. Оно — обычное, а сам он не представляет никакой опасности. Если Гус еретик, то с ним можно было легко разделаться и без собора. С именем Гуса я впервые встретился два или три года назад. Уже тогда его дело находилось на рассмотрении в римской курии. Подробности я не помню. Знаю только, что там говорилось о пражском архиепископе, который приказал Гусу сжечь какие-то книги. Я не люблю тех, кто сжигает книги. Это дурные люди. Я обнаружил в этом скандале кое-какие юридические огрехи и поддержал точку зрения Гуса. Немного спустя Иоанн XXIII освободил меня от обязанностей следователя и подобрал более строгого. Сам Гус тогда был похитрее и не явился в Рим.

Теперь Гус попался в руки судей. Папа немедленно (он еще думал, что ему удастся раздуть дело Гуса) поспешил с допросом. В камеру к Гусу послали следственную комиссию и свидетелей. Мне представился случай заглянуть в протокол показаний. Бóльшая часть их — скверная, особенно доносы его соотечественников. Были там и некоторые курьезные показания. Я помню одного такого свидетеля. Это был какой-то чех. Свидетель заявил, что никогда не слышал проповедей Гуса, но поскольку Гус — еретик, он, свидетель, готов дать о нем любые показания.

Тогда я попробовал еще раз помочь Гусу: через одного комиссара передал ему, чтобы он не настаивал на публичном процессе. Этот спор мы могли бы провести в узком кругу богословов и юристов. Признаюсь тебе, Лодовико, — я привык быть искренним с тобой даже в мелочах, — что попутно мне хотелось позлить папу. Иоанн XXIII на стаивал на проведении публичного процесса, а я хотел помешать ему. К сожалению, Гус попался на удочку папы и заявил, что во что бы то ни стало будет добиваться публичного диспута на соборе. Таково обычное безумство одержимых. Каждый из них воображает, что именно он должен спасти мир от гибели. Безумец обращается к этому миру со своей проповедью.

Став главой следственной комиссии, бешеный дʼАйи очень круто повернул дело Гуса. Еще до суда эта комиссия вынесла приговор, по которому Гус осуждался на смертную казнь. Но комиссии не удалось сломить волю магистра таким приговором. Он продолжал настаивать на своем. Веря в помощь друзей-соотечественников, выхлопотавших ему охранную грамоту у Сигизмунда, он стал требовать публичного диспута. Что ж, кто в петлю лезет сам, тот непременно будет там! Бог весть, о чем он тогда думал. Вероятно, еретик рассчитывал на то, что ему позволят здесь проповедовать свое учение».

Забарелла приблизился к Лодовико и положил руку на его плечо:

— В детстве я любил играть на солнечной полянке. От солнечного тепла земля и жизнь на ней казались мне более приятными. Однажды я подошел к плоскому камню и отодвинул его, — там зашипел клубок змей. Почувствовав тепло и свет, они заметались, стали переплетаться, свиваться и сжиматься. Констанц напоминает теперь этот клубок змей. Разница в одном: там был простой клубок змей, а здесь они готовы сожрать друг друга. Горе бедняге-мышонку, который запутался в этом клубке! Но проглотив его, они снова набросятся друг на друга.

В кабинет вошел слуга и сообщил о прибытии гостя — достойного отца, кардинала дʼАйи.

Забарелла сразу забыл про дневник и Лодовико. Приветствуя дʼАйи, он силился понять, что привело к нему француза.

Усаживаясь, дʼАйи заметил у окна юношу. Забарелла махнул рукой, — он не желал задерживать внимание дʼАйи на Лодовико, представлять и объяснять, кто этот юноша. В голове Забареллы мелькнула игривая мысль, и он, слегка улыбнувшись, сказал:

— Достойный брат, вы можете спокойно говорить, — юноша не знает латыни.

Забарелла не сомневался, что Лодовико поймет его и, оставшись с ними, обязательно извлечет из их беседы пользу.

ДʼАйи, небрежно пожав плечами, тотчас заговорил о деле: