Магистр - [15]

История во внутреннем дворике повторилась, на сей раз как фарс: пострадали все, кроме предполагавшейся жертвы. Вороватый Эндрю со сломанной рукой агонизировал возле сухой цистерны, шепелявый Джозеф, держась за окровавленную голову, крючился на камнях (великое дело – ускорение свободно летящего тела противника, когда за спиной у защищающегося твердая стена), а инициативный Люк тоже лежал на земле, ухватившись за самое дорогое (ибо в дворовом бою без правил бьют и ниже пояса, по ситуации), и не столько стонал, сколько громко задумывался о своем будущем. На ногах оставался только агрессивный остроумец Антонио: он теперь стоял у стены, и к печени его было приставлено острие знакомого читателям, но по-прежнему не видимого никому клинка. Клинок Винсент держал левой рукой – правый локоть у него был поврежден (кусок трубы имелся не только у Эндрю).

– Молодец ты, Рэт-н-скар, – прошипел Антонио сквозь зубы, – умеешь за себя…

Но Винсент не стал его слушать.

– Отец Модест? – тихо спросил он, понемногу прокручивая дырочку то ли в куртке противника, то ли уже у него в боку. – Да или… да?

Антонио охнул и кивнул.

– Хорошо, – Винсент отвел лезвие. Антонио дернулся, пытаясь дотянуться до обидчика, но тот отступил на шаг и ударил его в угол челюсти, коротко и точно. Антонио завалился как подрубленный, только – видимо, в качестве маленького возмездия – ухватившись в падении за травмированный Винсентов локоть. Столкновение окончилось.

Значит, отец Модест хотел наглядно показать: время вольницы закончилось, в монастыре появился сильный лидер, и он не допустит подрыва устоев. А ведь Винсенту предстояло жить в приюте больше двух лет, и если не предупредить сейчас, неизвестно, до чего дойдет ситуация в Нанкине. Раз беседы и карцер на воспитанника Ратленда не влияют, надо действовать грубее. Винсент вернулся в комнату, быстро привел себя в порядок и через четверть часа уже тихо стучал в дверь кельи Агнес. Ответа не последовало. Он выждал ровно три секунды и постучал еще раз, потом, не дожидаясь ничего, бесшумно открыл дверь, подпертую изнутри хлипким табуретом, – другого способа отгородиться от внешнего мира у монахини не было. Агнес лежала на узкой кровати белая, как плат, который носила, будучи сестрой-пекинкой, и руки ее опять были в крови.

Она обрадовалась, увидев воспитанника.

– У меня ничего не получается, – зашептала она. – Винсент, прости! Я обманула тебя, я пыталась… но я не могу. Я только поранила себя.

Агнес сжимала загнутый крючком кусок толстой медной проволоки, вцепившись в него мертвой хваткой, как в соломинку из поговорки, и рука ее тряслась. Воспитанник сделал ей знак молчать, отошел, плотно закрыл дверь, взял табурет и сел рядом с кроватью.

– Агнес, – сказал Винсент, – знаешь, что я принес? – Но он не дал ей ответить, а продолжил:

– Это называется Vitex Agnus castus, правда, похоже на твое имя? Ты ведь любишь играть в имена, вот и мне дала фамилию по названию своего графства… Но какой из меня Ратленд, Агнес? С такими глазами и волосами? – Он не стал углубляться в предположения о происхождении цвета своих глаз и волос, а вместо этого, не теряя темпа, пошел дальше, Агнес слушала его изо всех сил. – Это растение довольно сложно найти здесь, оно любит влагу, но и засухи переносит хорошо. И тогда, после засухи, красиво цветет… пышными сиреневыми цветами. Его называют еще Авраамовым деревом, священным витексом, монашим перцем, – скрюченные пальцы Агнес чуть расслабились, – деревом чистоты… это простое вербеновое. Витекс распространен в Западной Азии, а мы с тобой в Восточной. Мне пришлось долго его искать.

Винсент достал из внутреннего кармана плоскую толстенькую коробочку, набитую корешками и серыми костистыми плодами, от которых по комнате распространился острый пряный аромат. Агнес отпустила крючок.

– Agnos означает и чистоту, и агнца. Совсем как ты. Agnus castus – это и есть невинный ягненок. (Агнес неловко пошевелилась.) …Тс-ссс. Vitex же – это то, что получается плетением. Как твоя коса до пострига.

Агнес потянулась и молча погладила Винсента по руке. Он удержал ее ладонь, продолжив:

– Монахи в Европе пили витекс, чтобы не желать чего не положено. А женщины… – Винсент посмотрел на Агнес, забрал ужасную проволоку и отложил в сторону, – женщины с его помощью могут сохранить свою фигуру.

Агнес улыбнулась.

– Три дня, Агнес. Три дня тебе и мне на все. Ты готова принимать витекс? Обещаю, я больше не оставлю тебя.

Но через три дня ничего не произошло, не произошло и через тридцать. За самым тяжелым днем осады – тринадцатым июля, когда многие потеряли веру в то, что выберутся из этой преисподней живыми, – последовало временное прекращение огня, но настоятель рассудил, что слишком полагаться на азиатское благодушие было бы самонадеянно, и приказал отложить эвакуацию. Дел у него, впрочем, хватало, и на Винсента больше никто не покушался.

Осада была снята лишь четырнадцатого августа. Сэр Альфред Гэ́зели[32] прошел, не встретив сопротивления, через ту же Татарскую стену, с которой некогда воинствующие боксеры чуть не прорвали оборону иностранного квартала, и освободил монастырь.