Магички - [45]

Наверное, всё-таки наркотики — ну что она потеряла, чтобы накопилось внутри столько тумана? Месяц жизни, непонятные перспективы, едва начавшееся волшебство, обещанную власть, девочку эту фальшивую. Ягоду. Алёшу даже и не скажешь что потеряла, его не было.

А значит, не из-за чего меняться в лице.

Вот и просёлок закончился, начался серпантин. Поначалу Ольга боялась заблудиться, ведь сюда приехала в полусне, не запомнив дороги. Но теперь вряд ли можно сбиться с пути: с одной стороны скала, с другой обрыв, иди себе, пока не спустишься, а там разберёмся.

Она вдыхала сырую взвесь, гадая, сколько предстоит идти — минут или часов, пока солнце не появится, не высушит воздух, не позволит осмотреться и оценить расстояние.

Но шум за спиной предупредил, что ни часов, ни минут у неё, может, и не осталось. Огромный школьный джип догонял её, а справа — несколько метров пустоты и побитый асфальт внизу, слева — каменная стена. Что ж, можно только прижаться к ней спиной и зажмуриться. Помолиться, что ли?

Ноутбук оттягивал плечо, а рюкзак она поставила у ног. Не стала закрывать глаза. Если ей осталось увидеть только туман и гору и чёрную машину — что ж, она досмотрит до конца. Повернулась, пытаясь разглядеть, какое лицо у её смерти, но, конечно, не смогла, фары слепили, да и стекло тонированное. Тем более смерть не спешила, машина затормозила, приоткрылась пассажирская дверь. Ольга, волоча рюкзак, неторопливо обошла джип и села рядом с водителем.

— Хочешь, сумки назад кинь.

— Спасибо, тут достаточно места.

Поехали. Некоторое время обе напряженно смотрели вперёд, но первой не выдержала Катя. Не могла решить, извиняться или объяснять что-то, но и молчать не получалось. Спросила глупо:

— Едешь?

«Реплика ради реплики, вялый диалог», — вспомнила Ольга, но всё же ответила:

— Еду.

А что тут сказать.

— Поговори со мной.

Промолчала.

— Поговори со мной. Мне плохо.

— Тебя ещё и утешать?

— Прости.

— Ой, вот только не надо. Разве ты могла поступить иначе?

— Нет.

— А хотела?

— Нет.

Машина, поначалу осторожно кравшаяся, прибавила скорость.

— Нет! Я хотела, чтобы ты была с нами! Чтобы твой дар — а ведь он у тебя есть, я читала, — чтобы он раскрылся, как цветок, лотосом с тысячью лепестков, а не полевым лютиком. Без Ордена ты всю жизнь будешь изобретать велосипед, а у нас технологии. Нет, у нас сила, мудрость тысячелетий!

Ольга повернулась к ней всем корпусом:

— Рудиной наслушалась?

— Вот ещё. Старая кукла уже отыграла.

— Это было очевидно. И вообще, кому управлять писателями, как не редактору…

— Не упрощай. — Катя смотрела на дорогу, но изредка бросала на Ольгу странные взгляды, то ли проверяя реакцию, то ли искренне переживая. — Душа болит за твой талант.

— А ещё за что?

— А ещё ты мне нравишься.

— Ты тоже мне нравишься. Но это не повод ввязываться в торговлю гербалайфом, хотя бы и от литературы.

— Ты не веришь? Ты нам не веришь?! — Катя казалась искренне удивлённой.

Ольга помолчала, что-то для себя решая, посмотрела на девушку: худое тело в чёрной маечке, напряженные пальцы, удерживающие руль, серебряный профиль, светлые, часто моргающие ресницы.

Когда заговорила, голос её звучал иначе, ниже и нежней. Положила на острое плечо руку, и собственная ладонь показалась ей широкой и крепкой.

— Девочка-девочка.

Катя вздрогнула. Ольга знала, что ей сейчас точно так же тоскливо. Химия или жизнь такая, бог его знает, но они по-прежнему чувствовали друг друга, как и шесть часов назад.

— Девочка-птичка. Девочка-воин. Ты храбрая, такая храбрая, что сердце сжимается. Вышла на войну против всего человеческого в себе, даже свитер забыла. Скажи мне, девочка, ты ехала меня убивать?

— Нет!

— Что они тебе приказали?

— Ничего, мне никто ничего не приказывал, я сама.

— Сама села и поехала. А зачем? Ты ведь провалила своё первое задание, детка. Рассчитывала исправить ошибку?

— Нет.

— Только не говори, что сбежала без спроса, лишь бы меня подвезти.

— Хотела тебя увидеть. Ещё раз. И поговорить.

— Что ж, я слушаю.

— Оля, скажи, а чего тебе-то нужно? Если Орден тебя не прельщает, чего ты хочешь?

— Я? — Она прикрыла глаза, откинулась на подголовник, и от этого тембр её голоса понизился ещё на несколько тонов, будто в груди запела виола. Ты не сможешь поверить, но всё-таки скажу. Я, знаешь ли, хочу, чтобы случилось со мною то, чего не случалось прежде. Со мною много всякого происходило, но ни разу в жизни не было взаимной любви.

Катя взглянула на неё с изумлением:

— Оль, ну ты чего? Что за сказки для девочек? И что можно поставить рядом с властью — над текстом, над материалом? Ты умеешь делать со словами такое… и научилась бы ещё большему, и вдруг это… это бабство.

— Катя-Катя, ты просто послушай, даже если сейчас не поймёшь, просто послушай: это бывает. Бывает, что любовь — не погоня, не череда обманов и маленьких, но непростительных преступлений друг перед другом. Говорят, — и я, знаешь, верю, — что счастье бывает каждый день, его не выдают изредка, вместе с выпивкой, травкой и адюльтером, оно всегда в воздухе, разлито как медленное молоко. Как в нас с тобой сейчас живёт ежедневная горечь, так, говорят, бывает — счастье. Утром просыпаешься, поворачиваешь голову — и вот оно, дышит. А ты смотришь на него и не плачешь, как случается, когда тебя не любят. И не злишься, как случается, когда не любишь ты. Просто ждёшь, что откроет глаза и улыбнётся. И покой у вас один на двоих, и солнце, и дыхание, и страсть, и старость. И солнце такое — каждый день. У меня этого никогда не было, но мне, Катя, хотелось бы.