Магическое искусство Эмили Бронте - [3]

Это был яркий мир, наполовину созданный буйной фантазией подростков, наполовину вычитанный из книг, где Вальтер Скотт соседствовал с Анной Радклиф, создательницей "романа ужасов", а Оссиан - с Байроном. В истории Гондала ожил романтический дух старинных народных баллад, гэльских легенд и преданий, с которыми детей знакомили няня и отец, выходец из Ирландии.

Идет время, фантазии Эмили становится тесно в пределах острова, появляется еще один - Гаалдин, расположенный в тропических широтах. Моряки Гондала покоряют его, но вспыхивает восстание, да и на самом Гондале уже вовсю идет борьба между республиканцами и роялистами. Вымышленный мир Эмили оказался намного ближе к социальным коллизиям современности, нежели Ангрия.

Многие впечатлительные дети придумывают подобные игры, но случай Эмили уникален: единственная из больших писателей, она превратила детский миф в почву и арсенал своей поэзии. Поэзия рано стала духовной потребностью Эмили, она писала стихи втайне от всех, не помышляя быть услышанной. Возможно, при ее скрытности, это был единственный способ самовыражения. Значительная часть ее стихов (а их около двухсот) связана с сагой о Гондале. В них возникают знакомые образы короля Дугласа и лорда Альфреда, Джулиана, заточенного в отцовском замке, и Брензайлы, предводителя повстанцев Гаалдина, мятежника Заморны и короля Джулиуса Ангоры. Это героические натуры, сродни байроновским Гяуру, Ларе, Шильонскому узнику, гордые, непреклонные протестанты. Главная героиня мира - "роковая женщина", страдающая королева Августа Джеральдина Альмеда (Рошель, Розина - ее модификации). Высокомерная, жестокая, деспотичная, она несет гибель своим мужьям, возлюбленным, детям.

В гондальском цикле явственно проступают контуры действующих лиц и префигурации "Грозового Перевала".

В стихах Эмили Бронте мало действия, они сильны напряженностью, интенсивностью мысли и чувства. Т.-С. Элиот как-то заметил, что у поэта драматического дарования (а именно таков был талант Эмили) ситуация, весьма далекая от его личного опыта, может вызвать сильнейшее переживание.

Гондал далек от йоркширской повседневности, но его герои в высшей степени близки по духу, темпераменту, мироощущению "затворнице Хоуорта". Их сердца лед и пламень. Она заразила их безумной жаждой любви и свободы. Вместе с тем каждый из них становится пленником своей страсти, любовь, безнадежная, неразделенная, превращается в муку и проклятие. Она наделила их нравственным ригоризмом, собственными представлениями об этических ценностях, согласно которым преступным грехом считалась измена, предательство, а величайшим достоинством - верность. Она заставила их искать уединения и томиться одиночеством, страдать от сознания неосуществимости мечты, размышлять о предопределении, о смысле человеческого предназначения, о жизни и смерти. Мюриел Спарк, ныне известная писательница, в предисловии к "Стихотворениям Эмили Бронте" (1947) верно отметила, что ее поглощенность метафизическими проблемами напоминает Шелли, но в современной ей поэзии аналогов не имеет.

Некоторые критики рассматривают сагу о Гондале как чистейший эскейпизм, т. е. попытку укрыться от невзрачной реальности в мир яркого вымысла. Думается, понятие "эскейпизм" несовместимо с неукротимой натурой Эмили. Отступление, бегство - это не ее путь. Кроме того, эскейпизм дарует иллюзию покоя, но и в мире мечты Эмили просветленность и гармония отсутствуют. "Ее воображение было скорее мрачным, нежели солнечным", - очень точно заметила Шарлотта.

Трагический парадокс видится в том, что удовлетворить жажду героического действия Эмили смогла лишь в фантастическом, сотворенном ею мире, а потому он стал для нее более настоящим и подлинным, чем тот, что простирался вокруг и представлялся ей, как Гамлету, садом, заросшим сорными травами. Но и в этом вымышленном мире реальность присутствует, хотя и на уровне аллюзий.

Мифотворчество Эмили не было бегством в область запредельного, в царство туманных грез. Страстно протестуя против приниженности и несвободы духа, Эмили по-своему, на языке поэтических символов осуждала тиранию викторианского общества, откликалась на социальные волнения, достигшие вершины в год ее смерти в выступлениях рабочих-чартистов.

Эмили Бронте была поэтом философского склада. Подобно Уильяму Блейку, поэту, глубоко родственному, хотя и неизвестному ей, она сосредоточилась на вечной драме, в которой Невинность, духовная чистота противостоит жестокому разрушительному Опыту. Дочь англиканского пастора, она была религиозна, и вера составляла основу ее мужества. Но верила она со всей широтой философского восприятия жизни, религиозный фанатизм был ей глубоко чужд. Мэри Тейлор, подруга Шарлотты, вспоминает: "Я рассказывала однажды, как меня кто-то спросил, какой религии я придерживаюсь. Мой ответ был, что я верю в прямую связь между Богом и мной. Эмили, которая лежала на коврике у камина, обняв своего любимого пса Стража, воскликнула: "Вот это правильно!"

В своих стихах она развивала неортодоксальную идею Вечно-сущего евангелия, согласно которой Бог есть внутренняя духовная сила каждого. И она восставала против всего, что оскорбляло и попирало человеческий дух. Она не читала мистиков, не изучала, в отличие от Блейка, Бёме и Сведенборга, мистическая терминология в ее стихах скорее выражение поэтической ситуации.