Магический Марксизм - [81]
Дух ведущей ночной образ жизни совы и странствующей бабочки является одновременно отрицательным и положительным, пессимистическим и оптимистическим, лунным и солнечным. В их диалектическом противопоставлении и взрывном синтезе проявляются критические и конструктивные силы самого магического марксизма, силы отрицания и созидания, феникса, восстающего из пепла, утопии, возникающей из дистопии. «Можно ли создать рай на груде развалин, – спрашивал юный Дебор, – и не оказаться под ними погребенным?». Как может магический марксизм изображать общество, подобно Матиссу, прекрасными выразительными основными цветами, или как Вифредо Лам, с его чувственным тропическим загробным миром, не пожирая своих детей, как на мрачных полотнах Гойи, где чернота поглощает все? Дебор знал, что у Гойи нет света, только вспышки молнии. Он знал, что ночь означает безопасность и боятся следует рассвета, света дня, ибо свет дня дает возможность врагу приблизиться. «Бегите, или вы пропали», – говорит Мефистофель Фаусту в конце первой части произведения Гете о договоре с дьяволом. «Все эти пререканья невпопад! / Уж светится полоска небосклона, / И кони вороные под попоной / Озябли, застоялись и дрожат». «Кто это вырос там из-под земли?.. / Скорее прочь уйти ему вели!»
И поскольку ночь спускается и на «Магический марксизм», поскольку сгущаются его тени серого по серому, то не забудем, что отрицать тьму – означает отрицать сам марксизм, уничтожать его черную магию, его сочувствие дьяволу, его базовую творческую силу, а не только его деструктивную силу, которая всегда более очевидна. Правящие классы всегда желают вытеснить тьму, изгнать ее и заклеймить как «зло», затопить ее искусственным светом и кондиционированным воздухом, фальшивой ясностью лжи, бесплодной стерильностью. А ведь говорить о марксистской черной магии – означает заклясть, попытаться дать выход некоторому «первобытному» духу в нас, некоторой «естественной» спонтанной энергии, пока пропадающей втуне в каждом, неприрученности и избытку, жизненной силе в самом полном смысле этого слова. Взывать к «первобытному» – это, следовательно, взывать к чему-то опороченному в нашей «передовой» культуре, к духу, чье горение было потушено распространением материального достатка и технических приспособлений.
Утверждать так не означает, однако, призывать к созданию «первобытной культуры», экзотичности по типу Карибов, Латинской Америки или Бразилии, где я пишу эти строки; скорее это означает, что «первобытная мысль» не является свойством только неких живущих где-то на краю земли народов с их традиционной культурой, а есть форма отношения к миру, свойственная любому из нас, определяющая наши поэтические импульсы, наши основные желания, наш радикальный дух. Одним из признаков чувствительности Андре Бретона к постколониальной проблематике было то, что он понял это, показал, что первобытная тьма на самом деле существует как «внутренний голос» в каждом человеке. «В периоды великих общественных и моральных потрясений, – говорил он в 1943 году на острове Гаити (превращенном сегодня в руины), – совершенно необходимо, полагаю, обратиться к первобытной мысли, чтобы заново открыть фундаментальные устремления, неоспоримо подлинные устремления человечества»[215].
Поскольку первобытное есть в любом из нас и поскольку оно предполагает определенного рода космическую связь между человеческими существами, животными, растениями и звездами (иногда демоническую связь), то это также повседневность, присутствующая в чувственном, в эротическом, в жизненном, в радостном согласии любви, дружбы и товарищества. Редко замечают, например, что в обществах богатства и изобилия часто бродят зомби, как в гаитянском вудуизме обозначается мифический прообраз живого мертвеца, существа, приговоренного не к смерти, а к жизни, существа с отсутствующим, тусклым, почти остекленевшим взглядом, взглядом без проблеска огня, без воображения и интеллекта, взглядом XXI века. Зомби живут самыми примитивными инстинктами, и густой туман забвения и бесчувственности делает для них невозможным осознать свое положение – в общем, это то, что мы называем нашей жизнью сегодня, в 2010 году, после того как другие зомби уверили нас, что история кончилась, исчерпала все свои возможности изобрести что-то иное, по-другому организовать политическую, экономическую и культурную жизнь. Да, в гаитянском вудуизме зомби – это «рабочий скот, безжалостно эксплуатируемый своим хозяином, принуждаемый тяжело трудиться в поле, изнуряемый трудом и бичуемый по малейшему поводу». Гаитянский поэт-сюрреалист и писатель Рене Депестр считает, что история колонизации и рабства – это «процесс общей зомбификации человечества». Я же думаю по-другому: произошла своего рода смена ролей, и хозяева сами стали зомби, теперь у представителей правящего класса тусклые глаза XXI века.
Профессионалы повсюду. Сегодня мало что происходит без участия профессионального «эксперта», предлагающего свои специальные знания: масштабирование и оценка, измерение и консультирование, планирование и организация жизни миллионов людей по всему миру. В своей книге Энди Мерифилд (род. 1960) противопоставляет экспертупрофессионалу альтернативный образ — любителя, человека, который думает нестандартно, рискует, мечтает о невозможном, стремится к независимости — и тем самым меняет мир. На примере таких личностей, как Шарль Бодлер, Федор Достоевский, Ги Дебор, Ханна Арендт и Джейн Джекобс, Мерифилд показывает, как можно бросить вызов педантам, счетоводам и формалистам, и начать вновь получать удовольствие от того, что мы делаем.
В настоящем издании представлена центральная глава из книги «Вместо себя: подход Августина» Жана-Аюка Мариона, одного из крупнейших современных французских философов. Книга «Вместо себя» с формальной точки зрения представляет собой развернутый комментарий на «Исповедь» – самый, наверное, знаменитый текст христианской традиции о том, каков путь души к Богу и к себе самой. Количество комментариев на «Исповедь» необозримо, однако текст Мариона разительным образом отличается от большинства из них. Книга, которую вы сейчас держите в руках, представляет не просто результат работы блестящего историка философии, комментатора и интерпретатора классических текстов; это еще и подражание Августину, попытка вовлечь читателя в ту же самую работу души, о которой говорится в «Исповеди».
Верно ли, что речь, обращенная к другому – рассказ о себе, исповедь, обещание и прощение, – может преобразить человека? Как и когда из безличных социальных и смысловых структур возникает субъект, способный взять на себя ответственность? Можно ли представить себе радикальную трансформацию субъекта не только перед лицом другого человека, но и перед лицом искусства или в работе философа? Книга А. В. Ямпольской «Искусство феноменологии» приглашает читателей к диалогу с мыслителями, художниками и поэтами – Деррида, Кандинским, Арендт, Шкловским, Рикером, Данте – и конечно же с Эдмундом Гуссерлем.
Созданный классиками марксизма исторический материализм представляет собой научную теорию, объясняющую развитие общества на основе базиса – способа производства материальных благ и надстройки – социальных институтов и общественного сознания, зависимых от общественного бытия. Согласно марксизму именно общественное бытие определяет сознание людей. В последние годы жизни Маркса и после его смерти Энгельс продолжал интенсивно развивать и разрабатывать материалистическое понимание истории. Он опубликовал ряд посвященных этому работ, которые вошли в настоящий сборник: «Развитие социализма от утопии к науке» «Происхождение семьи, частной собственности и государства» «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» и другие.
Исследуется проблема сложности в контексте разработки принципов моделирования динамических систем. Применяется авторский метод двойной рефлексии. Дается современная характеристика вероятностных и статистических систем. Определяются общеметодологические основания неодетерминизма. Раскрывается его связь с решением задач общей теории систем. Эксплицируется историко-научный контекст разработки проблемы сложности.
В своей книге Тимоти Мортон отвечает на вопрос, что мы на самом деле понимаем под «экологией» в условиях глобальной политики и экономики, участниками которой уже давно являются не только люди, но и различные нечеловеческие акторы. Достаточно ли у нас возможностей и воли, чтобы изменить представление о месте человека в мире, онтологическая однородность которого поставлена под вопрос? Междисциплинарный исследователь, сотрудничающий со знаковыми деятелями современной культуры от Бьорк до Ханса Ульриха Обриста, Мортон также принадлежит к группе важных мыслителей, работающих на пересечении объектно-ориентированной философии, экокритики, современного литературоведения, постчеловеческой этики и других течений, которые ставят под вопрос субъектно-объектные отношения в сфере мышления и формирования знаний о мире.
Данная работа является развитием и продолжением теоретических и концептуальных подходов к теме русской идеи, представленных в предыдущих работах автора. Основные положения работы опираются на наследие русской религиозной философии и философско-исторические воззрения ряда западных и отечественных мыслителей. Методологический замысел предполагает попытку инновационного анализа национальной идеи в контексте философии истории. В работе освещаются сущность, функции и типология национальных идей, система их детерминации, феномен национализма.