Магический Марксизм - [47]

«Вы не подскажете, как мне выбраться отсюда?»

«Это смотря куда ты хочешь добраться», – с улыбкой ответил Кот.

«Да мне уж все равно», – вздохнула Алиса.

«Тогда все равно, куда идти», – промурчал Кот.

«Ну, лишь бы прийти куда-нибудь», – добавила Алиса, пытаясь как-то уточнить.

«Куда-нибудь прийти можно, только идти нужно», – объяснил Кот.

Льюис Кэрролл

Уверенность в том, что наконец-то он сражается за свое освобождение, а не за абстрактные идеи и лозунги, которые политики в зависимости от обстановки могут выворачивать с лица наизнанку, наполняла его пылким энтузиазмом.

Габриэль Гарсия Маркес

Мир, окружающий нас, сегодня, пожалуй, проще, чем когда-либо, критиковать, используя традиционные марксистские инструменты. На уровне анализа не будет ничего радикального, если сказать, что никогда не было легче стать на позиции классического марксизма и не ошибиться. Тем не менее, на уровне политической практики, анализ с таких позиций кажется чересчур легкодоступным, чересчур бесплодным, чтобы привести к чему-то конструктивному. Совершенно непонятно, как от этого анализа перейти к политической практике, как можно действовать на основании выводов, которые он предлагает – в этом-то и состоит неизбывная дилемма марксизма. Проблема в том, что мир, к которому обращена наша мысль, мир, функционирующий на основании конкретной экономической модели, – это классический капитализм, как он описан в великих текстах Маркса; а вот мир, в котором мы должны действовать и организовываться, – это мир поистине кафкианский. Марксисты знают, как анализировать и критиковать эту реальность; но значительно меньше понимания есть относительно того, как действовать в ней, как проводить практическую политику, которая вытекала бы из результатов данного теоретического знания. Между двумя этим аспектами отсутствует прямая корреляция. Чистота нашего анализа редко дает результаты, на основании которых можно понять, что делать. Кажется, что наше мышление выхолащивает наши инстинкты; наш мозг парализует наши тела.

Сегодняшняя ситуация является кафкианской в той мере, в какой везде вокруг нас возвышаются замки и крепостные стены. Эти замки и стены обычно хорошо заметны, часто осязаемы, иногда они находятся в наших собственных головах; и одновременно они далеки от нас и недоступны, неприступны и недосягаемы. Их обитателей еще сложнее застать, когда мы стучим в их двери, если, конечно, мы сможем найти дверь, в которую нужно стучать. Кафке, возможно, лучше Маркса был ведом этот характерный только для модерной эпохи конфликт, в котором мы завязли при капитализме. Маркс понимал общую динамику производства, совершающегося в этих замках, и процессов, которым подчиняет нас система, но ему меньше было известно об их коридорах власти и об организационном функционировании их бюрократии. На самом деле Маркс никогда до конца не осознавал сложность ведения войны против «процесса». Кафка же видел, что конфликт заключается не в противостоянии одних людей другим, а противостоянии нас и целого мира, превращенного в огромный и заведомо абстрактный аппарат. Сдвиг, который разделяет два великих романа Кафки – «Процесс» (1917) и незаконченный «Замок» (1922), – отражает аналогичный сдвиг в нашем мире, управляемом наднациональной администрацией. В «Процессе» Йозеф К. является обвиняемым в мире, который представляет собой всемогущий трибунал, своего рода государственно-монополистическую капиталистическую систему. Герой «Замка», К., обитает в мире, сведшемся к деревне, над которой господствует замок на горе, кажущийся даже более могущественным и непостижимым, чем когда-либо прежде. Пожалуй, в этой деревне с ее замком мы можем сегодня прозреть нашу собственную «глобальную деревню», мир, ставший таким маленьким вследствие глобализации, мир, в котором психологическая драма противостояния человека замку является сегодня политической притчей о всех нас – о необходимости сформулировать коллективную идентичность, чтобы разгадать мрачную готическую тайну, созданную нами самими.

Прямой контакт с властями был не так затруднен, размышлял К., потому что эти власти, при всей их превосходной организации, защищали от имени далеких и невидимых господ далекие и невидимые дела, между тем как сам К. боролся за нечто живое – за самого себя, притом, пусть только в первое время боролся по своей воле, сам шел на приступ… Однако тем, что власти до сих пор охотно шли ему навстречу – правда, в мелочах, о крупных вещах до сих пор речи не было, – они отнимали у него возможность легких побед, а одновременно и законное удовлетворение этими победами с вытекающей отсюда вполне обоснованной уверенностью, необходимой для дальнейших, уже более серьезных боев. Вместо этого власти пропускали К. всюду, куда он хотел – правда, только в пределах Деревни, – и этим размагничивали и ослабляли его: уклоняясь от борьбы, они вместо того включали его во внеслужебную, совершенно непонятную, унылую и чуждую ему жизнь… Вот и выходило так, что более легкомысленное поведение, большая непринужденность были уместны только при непосредственном соприкосновении с властями, а в остальном нужно было постоянно проявлять крайнюю осторожность, с оглядкой во все стороны, на каждом шагу