Магический Марксизм - [4]
И то, что сначала показалось мне бегством от политики, я стал рассматривать как переосмысление политики; ее испытательная площадка была прямо передо мной, в повседневной жизни. То, что возникло у меня на глазах и продолжает возникать, обретает четкие формы, и я исследую в своей книге новую форму марксизма, имеющую в своей основе неокоммунистический импульс: все больше людей вступают в новую Воображаемую партию, их настолько много, что теперь из маргинального явления, побега от общества, эти процессы превратились в нечто обратное – достаточно большие массы людей постепенно возвращаются в общество. И это активное общество, в той мере, в какой оно закаляет своих рядовых членов. Во всяком случае я думаю, что это так, надеюсь, что это так, должен надеяться, что это так…
Идея книги именно о магическом марксизме внезапно пришла мне в голову в странном, непредвиденном месте и при довольно необычных обстоятельствах: я лежал в гамаке в основанном португальцами прибрежном городе Парати, на полпути между Сан-Паулу и Рио-де-Жанейро, на бразильском «зеленом берегу». За окном шел тропический ливень, и слушая, как дождь барабанит по пальмовым листьям, я почти неделю подряд читал «Сто лет одиночества» и начал верить, поверил в иную реальность, в другой мир, магический. Не то чтобы я раньше в него не верил, просто из-за сюрреализма обстановки, в которой оказался, я увидел свою обыденную жизнь в другом свете, фантастическом. Мне следовало перечитать «Сто лет одиночества». Несколько лет я безуспешно пытался одолеть эпическую сагу Габриэля Гарсия Маркеса о семье Буэндиа, об Урсуле и Хосе Аркадио и их многочисленном потомстве, жившем в поселке Макондо, среди сырых джунглей, недалеко от затонувшего испанского галеона. Но меня постоянно что-то отвлекало, и я бросал чтение, обескураженный количеством персонажей с созвучными именами; мне не удавалось продраться сквозь первые предложения, описывающие безумные изобретения цыгана Мелькиадеса. Однако в Парати, в pousada «Caminho do Ouro», окруженный фантастическими растениями, экзотическими цветами и крошечными колибри, рядом с бурной рекой, я был поражен видением мира Гарсия Маркеса, его жизнерадостностью, нашей зацикленностью на противостоянии смерти, пустотой жизни без любви, бесконечным поиском приключений, волшебством, фантазией – подлинной фантастической реальностью.
Вскоре после того, как я провел год в Бразилии – целый год думал и писал эту книгу, – меня охватило огромное желание самому проникнуть в магический мир Гарсия Маркеса, сделать так, чтобы мы, смутьяны, все там оказались, превратились в его главного героя, полковника Аурелиано Буэндиа, проводили время, как он, «в извилистых ущельях нескончаемой диверсионной деятельности»[7]… Но мне нужно было найти туда вход, тропу, по которой можно прокрасться, и вскоре я догадался, что эту функцию может выполнять политика, а еще понял, что к политике следует добавить элемент магии. Соответственно, «Магический марксизм» – это приглашение к путешествию, пропуск в магическое царство, объяснение, как из зазеркалья выглядят жизнь и политика. Эта книга увлекает своих будущих читателей вместе со мной в магический мир, мир, который многие читатели знают лучше, чем автор, поскольку они уже порвали с рутиной и по собственной воле выбрали себе иной образ жизни, жизни, в которой все возможно и все позволено людям с воображением. Таким образом, если мы как следует посмотрим вокруг себя, то увидим, что магический мир – это уже реальность; надо просто изменить восприятие, понять, что такое реальность и что такое политика, что она собой представляет, должна представлять и как мы можем нырнуть в нору вслед за белым кроликом и оказаться в ином политическом царстве, при этом оставаясь марксистами.
Все это подводит непосредственно к третьему фактору: развертывающийся здесь магический диалог – это диалог между марксизмом как реализмом и марксизмом как романтической мечтой, где онтологическая основа последнего значительно отличается от основы первого. Такой диалог исследует возможности каждого лагеря по переустройству мира и переустройству марксизма. В этом отношении огромным значением обладает фильм – вернее антифильм – «Мой ужин с Андре» и странная встреча скептика и реалиста Здоровяка, который больше всего беспокоится о том, как заплатить за квартиру, и безрассудного и непредсказуемого романтика и мечтателя Андре, ищущего новые философские принципы, новый смысл жизни[8]. Все считают, что он рехнулся, и Здоровяк представляет его как слегка чокнутого. Диалог начинается легко, даже причудливо, но постепенно в нем нарастают серьезность и накал. Речь в основном идет об экзистенциальном путешествии Андре, если надо, он готов говорить о нем день и ночь.
Андре оплакивает современный мир с его электрическими одеялами, центральным отоплением и кондиционерами, мир, утративший способность чувствовать. Отныне у людей нет ни времени, ни желания думать – впрочем, им это и не позволено. В какой-то момент Андре говорит, как молодой ситуационист: «Нам скучно, нам ужасно скучно, мы превратились в роботов». «Тебе случайно не приходило в голову, Здоровяк, – обрушивается он на своего скептически настроенного приятеля, – что процесс, создающий скуку, которую мы видим в мире, вполне может быть бессознательной формой промывки мозгов, за которой стоит мировое тоталитарное правительство, опирающееся на власть денег?» «Скучающий засыпает, – продолжает Андре, – а спящий не говорит “нет”!» Для него 1960-е были «последним прорывом, всплеском человеческой сущности перед угасанием. И это начало смерти будущего… ибо с настоящего момента все роботы будут просто слоняться без дела, ничего не чувствуя, ни о чем не думая. И не останется ничего, напоминающего о том, что эти особи были когда-то человеческими существами, с чувствами и мыслями».
