Маг-целитель - [139]

— Но от них-то что толку? И что толку от физической символики, если на то пошло?

— Дело в том, господин чародей, что символ — это вещь.

Я выпучил глаза, но не проронил ни слова. В моем мире один из кардинальных принципов семантики заключался в том, что символ — это ни в коем случае не вещь. Ну, что тут поделаешь? Другой мир — другие законы природы.

— Вся суть творящего чудо должна быть собрана воедино и куда-то направлена, — продолжал брат Игнатий, — для того, чтобы вся энергия внутри нашего тела и снаружи него могла образовывать и выстраивать энергию магическую в соответствии с нашими целями. Символы — это инструменты, которыми мы пользуемся для того, чтобы укрепить самую нашу суть, и чем мощнее символ, тем лучше происходит единение разрозненных частиц нашей сути.

— Стало быть, призываем ли мы в данном случае Бога, чтобы он помог нам сфокусировать нашу энергию, или не призываем — дело исключительно нашего желания.

— «Сфокусировать» — вот прекрасное слово! — Брат Игнатий от радости хлопнул в ладоши. — Мне давно следовало обратиться к математическим понятиям! Благодарю тебя, чародей Савл.

Я поежился, гадая, что я такого натворил. В этом мире это самое «магическое поле», про которое толковал брат Игнатий, похоже, было эквивалентом нашего электрического, а я отлично знал, что способны вытворить наши инженеры с помощью электричества и магнитов, когда они додумываются до чего-нибудь и начинают соображать в соответствии с математическими принципами. А что стрясется здесь, если брат Игнатий примется прикладывать математику к магии?

Тут могли произойти поистине удивительные, на мой взгляд, вещи. У меня появилось сильное подозрение, что очень даже возможно манипулировать этим «магическим полем», не полагаясь ни на злые, ни на добрые силы. Это «поле» в конце концов было безликой силой — личностный момент возникал только тогда, когда ты обращался к помощи сверхъестественных существ, дабы те помогли тебе управлять этим «полем». Кроме того, я все еще пытался думать об этих существах как о воображаемых — а в этом случае они могли служить весьма, весьма могущественными символами.

Нет, поистине могущественными — ведь они запечатлевались не где-нибудь, а в подсознании. Я вспомнил о своем галлюцинаторном ангеле-хранителе и поежился.

— Я бы не стал переходить на крайности, — сказал я. — Мы же говорим об искусстве, а не о какой-нибудь торговле. Итак, слова — это символы, поэзия концентрирует значение слов. Значит, чем лучше стихи, тем сильнее заклинания?

Фриссон от волнения выпучил глаза.

— Верно, — подтвердил брат Игнатий. — А те стихи, которые пропеты, — это еще более могущественные заклинания.

— Пропеты? — Я сдвинул брови. — А это при чем?

— При том, что в мелодике существует определенный порядок, — ответил брат Игнатий. — И этот порядок усиливает порядок ритмики и метрики. Песня ощущается всем телом и потому включает в себя все энергии.

Я ужасно расстроился. В плане музыкального слуха мне, что называется, медведь на ухо наступил. А Фриссон просто-таки сиял.

— У меня приятный голос, — сказал он радостно.

— Что ж, тогда обрати мысли свои к Богу и добру, — посоветовал поэту монах. — Молись ему, чтобы он обратил твою магию во благо ближних, чтобы все, что творишь, способствовало укреплению Добра.

Фриссон не спускал с брата Игнатия сияющих глаз. Он с готовностью кивнул.

— О да, потому что мы должны сразиться с великим Злом, брат Игнатий.

— Добро всегда сильнее Зла, — сказал монах. — Потому что Добро — от Бога, из самого чистого источника.

Я рывком выпрямился:

— Только не говори мне, что Добро всегда побеждает Зло!

— При прочих равных — побеждает, — заявил брат Игнатий. — Ни одному демону не устоять против ангела. Белая магия могущественнее черной. Но гораздо труднее быть хорошим, нежели плохим, и гораздо труднее творить белую магию, нежели черную. Поститься, молиться, смиряться, отвечать добром на зло — все это очень трудно. А вот гневаться и мстить — это очень легко.

Я вспомнил о даосах и дзен-буддистах.

Но тут слово взял Фриссон:

— Нам придется драться со злой колдуньей и ее приспешниками, брат Игнатий. Нам понадобится вся сила, которую только сможет дать Господь.

— Милосердие Господне со всеми нами, — пробормотал монах. — Надо только открыться для него.

— Думаю, — сказал Фриссон решительно, — мне надо научиться молиться.

У меня от этих слов почему-то похолодела спина, и я попробовал сменить тему разговора.

— Так вот почему королева сделала так, что Тимея держала тебя на острове?

Брат Игнатий резко обернулся, в глазах его зажегся странный огонь.

— Значит, ты и об этом догадался, господин чародей! Да, я думал об этом, хотя и не мог доказать, что так оно и было. Но весьма вероятно, что наш кораблю к острову Тимеи пригнала именно королева Аллюстрии. Сама королева повредить мне никак не могла, покуда я оставался душой и телом предан Богу.

— И если кому и под силу было разрушить эту преданность, — резюмировал я, — так только Тимее. Но почему королеве так не терпелось убрать тебя с дороги? Может быть, она боялась, что тебе удастся убедить кое-кого из ее колдунов покаяться и перестать служить Злу? Стремиться к святости?