Мафия изнутри. Исповедь мафиозо - [48]

— Каждый инструмент похож на того, кто им работает, — ответил он сицилийской пословицей. — Я знаю, что ты верный человек, Джованнино. И все то, что ты сказал о Стефано, правильно. Поэтому-то мы с ним и такие большие друзья. Но наше с ним время подходит к концу…

Я почтительно спросил, что он под этим имеет в виду. Он сказал, что времена чести и верности прошли и тот, кто во все это еще верит, — или кретин, или ищет смерти. Когда дело касается денег, теперь обо всем забывают, а когда деньги такие большие, то не остается уже места ни для чего другого.

— У меня и у Стефано высшее образование. Ты слыхал об этом?

— Да, ваша милость.

— В этом-то вся беда: мы слишком много учились. Львы пожирают волов, потому что они не учились. А если льва заставить учиться, он потом уже ни на что не годен и его одолеют шакалы. Понимаешь?

— Нет, ваша милость.

— Да потому что все шакалы — неграмотные и плевать хотели на книги. Наши со Стефано отцы послали нас учиться, потому что хотели, чтобы мы достигли большего, чем они. Они заблуждались, Джованнино: они оказали нам самую плохую услугу, какую только могли. Я это понял. Но не знаю, понимает ли это Стефано…

Прошло много времени, и точных слов в этом нашем разговоре я уже не помню. Но смысл их был именно таков. Дело было вечером, мы сидели вдвоем, и на меня эта встреча произвела большое впечатление. И я ощущаю это испытанное мною чувство до сих пор. Разве можно такое забыть? Происшедшие потом страшные события заставили вспомнить слова Ди Кристины так, словно он произнес их вчера. В конце концов действительность подтвердила правильность всего того, о чем говорил он в тот вечер в Рьези.

Когда я стал с ним прощаться, он дал мне несколько секретных поручений, которые мне предстояло выполнить в ближайшее время в Палермо и в Трапани. И дал мне так много денег, что я смутился и не знал, что сказать.

— Отложишь про запас. Через месяц-другой наклюнутся выгодные дела и тебе пригодится каждый грош. С небольшим капиталом, и если к тому же немножко повезет, сможешь здорово разбогатеть.

Но эти слова не улучшили моего настроения. Я был обеспокоен тем, о чем говорил раньше. Если это действительно так, то скоро можно ждать беды, для всех нас. И мне впервые пришла в голову мысль выйти из игры. Я знал, что это невозможно, и мне даже этого не хотелось. Но если Семья исчезнет, как исчезла Семья Доктора, я не хотел искать новых хозяев. Мне тогда было сорок два года, но я чувствовал себя почти стариком. А старики имеют право уйти на пенсию.

С такими мрачными мыслями я возвратился в Палермо, когда уже начало смеркаться. И так как я еще не включил фары, машину остановил патруль на мотоциклах и меня впервые в жизни оштрафовали. Мне дали зеленую квитанцию, и я храню «на счастье» этот листок. Сам не знаю почему.

XIV

Потом бог прибрал к себе и мою мать. Но на сей раз оставил мне хотя бы то утешение, что она умерла на моих руках. Она болела уже почти целый год и теперь весь день не вставала с постели, поднимаясь только, чтоб сходить в уборную. Я приезжал проведать ее каждую неделю, а иногда, когда не мог оставить свои дела в Палермо, ездил даже тайком. Под вечер садился в машину, приезжал домой, пару часов спал и на рассвете, около пяти утра, уезжал обратно.

Последние две недели перед смертью она уже перестала соображать. Даже не узнавала меня. Однажды вечером, только приехав, я сел рядом с ее постелью и спросил, как она себя чувствует, что ей нужно. Она отвечала: «Хорошо, спасибо», «Ничего, спасибо» таким тихим голосом, что еле было слышно. Потом когда я встал и отошел, то услышал, как она спрашивает у сидевшей по другую сторону постели соседки:

— А это кто такой?

Дом получился на славу: на втором этаже было две комнаты и ванная. Но мать не желала туда подниматься. Она по-прежнему спала на первом этаже, хотя там было сыровато. Она говорила, что так привыкла и не хочет обживать новые комнаты, потому что если в них начать жить, то можно испачкать. Но также и нижнюю комнату теперь было не узнать — пол выложен керамической плиткой, с потолка свисает красивая хрустальная люстра. Кто бы мог поверить, что в углу, где стоит телевизор, когда-то ел, спал и справлял нужду мул? И когда ночью, в темноте, мы, мальчишки, слыша это, смеялись, отец иногда шутил: ничего, так будет теплее.

На этот раз сестра приехала вместе с мужем. Своего зятя я не видел уже много лет. Он ничуть не изменился: немножко ссохся, но все такой же жалкий, без всякого достоинства. Теперь он приехал на похороны не из-за любви к теще, а потому что ему не терпелось получить что-нибудь в наследство.

И действительно, после похорон он отвел меня в сторонку и сказал, что нам надо поговорить как мужчина с мужчиной.

— А со мной только так и можно говорить, — ответил я, но до него не доходили такие тонкости. Он взял меня под руку и спросил, что я собираюсь делать с домом и землей. Я сказал, что дом теперь это уже не тот хлев, что он помнит, потому что я на собственные деньги сперва купил его, а потом перестроил и увеличил. И за семь тумоло заплатил я, записав на имя отца только потому, что не хотел значиться владельцем сам. Я ему растолковал все это ясно и понятно, хотя знал, что он знает об этом не хуже меня.