Маэстро Воробышек - [28]

— Эй, Женька! — крикнула Анюта, сложив руки рупором. — Постой!

Девушка остановилась, постояла, потом побежала навстречу подруге.

— Ты откуда? — спросила она на ходу.

— Тольку заменяла. Его в райсовет вызвали.

— Как же, механизатор знаменитый!

— А теперь Дуся пришла. Ну, а ты что?

— Как что?

— Что здесь делаешь? И с кем это?

— Ты видела их? — спросила Женя смущенно. — Знаешь к Паньке приехала знакомая. Мы ее провожали. Из Павлушкова она.

— Из Павлушкова? Как же вы здесь очутились?

— Как, как… Просто так… Купаться ей захотелось… А потом передумала…

— А ты при чем здесь? Что у тебя с Панькой?

— Ну, пошла допрашивать. Нельзя уже с девушкой. Попросила она помочь с вещами.

— Что-то ты завираешься, Женечка дорогая. А где вещи?

— Знаешь что, — Женя надулась и отвернулась в сторону. — Не приставай! Это Панькины дела, и я рассказывать не стану.

— Ну и не надо.

Девушки повернули от реки на тропку, которая вела прямо к деревне мимо огородов. На рыхлых грядках прыгали, перекликаясь друг с другом, воробьи.

— Я только что узнала одну тайну, — нерешительно начала Анюта.

Женя встревоженно посмотрела на нее.

— Какую тайну? Обо мне?

— При чем тут ты. Витька уехал в Москву. Он самый слабый в лагере, его все там обижают, он и уехал. Тут вообще дело, конечно, посложнее, я тебе в общих чертах рассказала.

— Понятно, — обиделась Женя, — где уж мне разбираться в сложных делах!

— Я вечером обязательно пойду в лагерь, — продолжала Анюта, — найду Николая и поговорю с ним.

Женя остановилась.

— Замечательно! Мы вместе пойдем, только не в лагерь. Я видела Николая с их начальником, полчаса назад видела. Они пошли в правление колхоза. Я даже с Николаем поговорила немного.

— Женя, ты же клялась, что все. Что больше не будешь даже на глаза ему показываться. А сама.

— Да, сказать легко! А вот как увидела его, сначала спрятаться хотела. Но как будто кто-то подтолкнул меня сзади, будто вилами, и я подошла к нему. Очень безразлично с ним говорила, поверь мне.

— Вот-вот, ты умеешь безразлично говорить!

— Хорошо тебе, ты рассудительная очень. А я… Мы с Панькой даже… — Она испытующе посмотрела на подругу и тут же отвела глаза. — Эх, рассказала бы тебе, да боюсь — совсем меня заругаешь.

— Ну и не говори.

— И не скажу.

Они подошли к кирпичному одноэтажному дому, где помещалось правление колхоза.

— Подожди, — тихо сказала Женя и направилась прямо через крапиву, росшую позади здания, к окну. Здесь она привстала на цыпочки и заглянула внутрь. — Нет его.

— Кого нет? — спросила Анюта, тоже заглядывая в окно. — Вот же и Александр Иванович и начальник лагеря.

— Николая нет, — разочарованно протянула Женя. — Даже ногу обожгла этой крапивой! И напрасно, главное.

— А если нам поговорить с Леонидом Васильевичем? — не обращая внимания на жалобы подруги, предложила Анюта. — А? Как ты думаешь?

— Можно и с ним, — без особого энтузиазма согласилась Женя, потирая колено.

Девушки отошли от окна и сели на лавочку у двери. Минут через десять на крыльцо вышел Леонид Васильевич.

— А-а, председателева заступница! — приветствовал он Анюту. — И со своей неизменной подругой!

— Мы всегда вдвоем, — гордо заявила Женя. — У нас дружба не то, что у некоторых.

— Это кого ты имеешь в виду? — поинтересовался Леонид Васильевич.

— Так я, между прочим, — смутилась Женя.

— Леонид Васильевич, — вмешалась Анюта, — у вас есть один мальчик…

— Да у меня не один, а десятки их.

— Я о Викторе Черных. Вы знаете, что он ушел из лагеря?

— Куда ушел?

— Уехал в Москву. Совсем.

— В Москву? Когда? Откуда ты это знаешь?

— Я его встретила. Совсем недавно. Он шел с вещами. В таком состоянии он был.. А я его понимаю. Смеялись над ним товарищи, а кроме того… Я не могу вам говорить, но у него еще здесь были всякие неприятности. Леонид Васильевич, неужели вам никогда не было тяжело и никто вам не помог? Не может так быть!

— Так ты, я вижу, по своему характеру — заступница, — заметил Леонид Васильевич. Потом помолчал немного и добавил: — Да, не может так быть. Это верно. — Он снова задумался. — И не будет, я тебе обещаю.

— И друг ведь у него есть, Булавин Николай, — сказала Женя. — Ведь мог бы. А он ни на кого не обращает внимания. И Виктора своего забыл.

— Виктора надо вернуть в лагерь, Леонид Васильевич, — убежденно произнесла Анюта. — Вы извините, что я так…

Леонид Васильевич внимательно посмотрел на девушку.

— Зачем же извиняться. Хорошо, когда не о себе одном только думают.

— Она всегда так, — рассмеялась Женя, — во все вмешивается.

Девушки попрощались и повернули назад, в деревню. А Леонид Васильевич легко сбежал по узкой, почти отвесной тропинке в крутую и глубокую выемку оврага, взобрался по другому откосу и углубился в лес. Под ногами с треском ломались сухие прошлогодние веточки и сучья.

Вернуть Черных в лагерь… Да разве дело только в этом? Надо вернуть его к любимому делу, вот о чем стоит подумать. Любимое дело! А как страшно лишиться его. С ним самим было когда-то почти такое же. Когда это было? С чего началось? Даже теперь, спустя много лет, он отчетливо помнит тот зимний воскресный день, когда он нашел в лесу обломок настоящей армейской лыжи. Мимо деревни, где он жил в детстве — это было на Урале, — шел однажды отряд красноармейцев-лыжников. Его поразил тогда их стремительный и вместе с тем слаженный ритм бега, широкий взмах рук с палками, сильный шаг. Они отошли уже на порядочное расстояние, как вдруг один остановился и, низко нагнувшись, стал возиться с лыжами. Потом сел прямо на снег, снял с ноги лыжу и бросил ее в сторону от дороги, а сам уже на одной лыже пошел догонять товарищей. Вот с этого обломка лыжи все и началось. Теперь уже он не показывался на катке, не катался с горки на салазках, не играл в снежки. После школы шел домой, наскоро обедал, делал уроки — и принимался за работу. Через несколько вечеров кусок дерева снова стал лыжей. Труднее было сделать вторую. Доска от старого стола не подошла для этого, не годился и штакет забора, ничего нельзя было сделать из скамейки, которая стояла в саду под яблоней. Зато одна из досок рассохшегося бочонка оказалась наиболее подходящим материалом. Но и с ней пришлось повозиться — распаривать ее и сушить, загибать в колодках, снова мочить, снова сушить, шлифовать стеклом, шкуркой, пропитывать смолой… И наступил, наконец, день, когда он смог надеть свои лыжи на валенки и, отталкиваясь самодельными палками, покатить по лыжне.