Мадонна в меховом манто - [3]

Меня попросили подождать в небольшой приемной. Входя после недолгого ожидания в кабинет Хамди, я почувствовал, что по моему лицу снова расползается та же дурацкая улыбка, что и накануне, - и во мне вскипела злость на самого себя.

Хамди перебирал деловые бумаги, одновременно разговаривая с входившими и выходившими служащими. Он кивком головы указал мне на стул и продолжал заниматься своими делами. Не решившись протянуть ему руку, я молча присел. Теперь я и впрямь выглядел жалким просителем, заслуживающим и соответствующего обращения. Вчера, когда он пригласил меня к себе в машину, он был просто моим школьным товарищем, но за какие-то двенадцать часов между нами разверзлась непреодолимая пропасть. Как часто отношения между людьми строятся на искусственной, нелепой, смешной, а главное, далекой от подлинной человечности основе!

Со вчерашнего вечера ни Хамди, ни я ничуть не изменились. И все-таки некоторые подробности, которые я узнал о нем, а он обо мне, совсем, казалось бы, незначительные детали, развели нас в разные стороны. И самое странное то, что эту перемену мы оба воспринимали как нечто естественное, само собой разумеющееся. Я был возмущен не Хамди и даже не самим собой, а тем, что нахожусь здесь.

Наконец мы остались одни в кабинете. Только тогда Хамди удостоил меня внимания.

- Я нашел тебе работу! - объявил он, оторвавшись на минуту от бумаг. И, многозначительно подмигнув, добавил: - Придумал для тебя специальную должность. Работа - не бей лежачего. Будешь следить за прохождением бумаг в других банках, и особенно - в нашем собственном. На тебя возлагается осуществление связи между нашей компанией и банками. Ну, а в свободное время сиди поплевывай в потолок. Хочешь - можешь даже писать стихи. С управляющим я уже договорился. Твое назначение быстро оформим. На первых порах положим лир сорок - пятьдесят. Потом прибавим, конечно. Так что принимайся за дело. Желаю успеха! Не поднимаясь с кресла, он протянул мне руку. Я поспешно пожал ее, пролепетал какие-то слова благодарности. Он явно был доволен. По натуре своей человек он, вероятно, неплохой. К тому же, надо полагать, поступил в интересах дела. Однако, выйдя в коридор, я некоторое время стоял в нерешительности: то ли идти садиться за отведенный мне стол, то ли сбежать. Понурив голову, я спросил у первого попавшегося мне навстречу служащего, где комната переводчика Раифа-эфенди. Тот показал рукой в каком-то неопределенном направлении и побежал дальше. Я снова остановился. Почему я не решаюсь уйти? Боюсь потерять сорок лир в месяц? Или не хочу обидеть Хамди? Нет! Скорее всего, меня удерживает страх. Ведь я уже несколько месяцев хожу безработным. И сколько еще прохожу - неизвестно. Уйти, конечно, можно, но куда? В какую дверь постучаться? У меня не было ни сил, ни решительности начинать все заново. В конце концов мои поиски увенчались успехом. Раиф-эфенди сидел, склонившись над бумагами. Я сразу догадался, что это он, вспомнив слова Хамди: «Мы тебе поставили стол в комнате Раифа-эфенди. Он человек незлой, тише воды, ниже травы». И то, что Хамди назвал его старомодно «эфенди», а не «бей», как других, тоже показалось мне примечательным. Именно таким я и представлял его: щуплым, седым, небритым, в очках.

- Вы Раиф-эфенди? - спросил я.

Он поднял на меня глаза. Потом робким, я бы даже сказал, испуганным голосом произнес:

- Да, я! А вы, наверно, наш новый сотрудник. Для вас уже приготовили стол. Добро пожаловать!

Я сел за стол, испещренный чернильными пятнами и беспорядочно начерченными линиями, и начал исподтишка разглядывать своего сослуживца, чтобы составить первое - пусть ложное - впечатление о человеке, с которым мне придется сидеть в одной комнате. Но он, казалось, даже не замечал моего присутствия, сидел, углубившись в дела.

Так мы просидели до полудня. Я не сводил глаз со своего нового коллеги. Он уже начинал лысеть. Сквозь коротко остриженные редкие волосы просвечивала бледная кожа. Под небольшими ушами обозначились глубокие морщины. Раиф-эфенди непрестанно водил по бумаге пером, зажав ручку в длинных тонких пальцах. Он переводил какой-то текст. Иногда, не находя, наверное, нужного слова, он поднимал глаза и, поймав мой взгляд, смущенно улыбался. Улыбка, озарявшая в такие мгновения его лицо, была удивительно простодушной. Рыжеватые подстриженные усы только усиливали это впечатление.

Когда наступил обеденный перерыв, Раиф-эфенди выдвинул ящик стола, достал оттуда кусок хлеба и судки и расстелил перед собой лист бумаги. Я пожелал ему приятного аппетита и удалился.

Мы просидели друг против друга много дней, но разговор у нас не клеился. Ни он, ни я так и не решались заговорить. Со многими другими сослуживцами я уже успел сойтись, после работы мы вместе заходили посидеть в кофейне, поиграть в нарды. От них я и узнал кое-что о Раифе-эфенди. Он был одним из самых старых служащих конторы. Еще до образования компании он работал переводчиком в одном из связанных теперь с нею банков. Когда и откуда он туда пришел, никто вообще не помнил. На его шее - большая семья, а жалованья еле хватает, чтобы сводить концы с концами. На мой вопрос, почему столь богатая компания не повысит оклад своему старому работнику, сослуживцы ответили мне с улыбкой: