Мадонна с пайковым хлебом - [8]

Наконец семейство отужинало и стало укладываться на отдых. Дело это было непростое, но они не больно-то мудрили: двух мальчишек постарше закинули на багажную полку, а двух поделили — с одним мать улеглась на полку Нины, головой к коридору, поджала ноги, сложив колени на спящую Халиму, та и не почувствовала; отец, разувшись, пристроился со вторым мальчиком рядом со спящими детьми, головой к окну, кинув Нине:

— Подвиньтесь, барышня.

Нина подвинулась, в бок ей уперлись ноги мужчины, от них удушливо несло застарелым потом.

Она сидела теперь, вытянув шею, стараясь вдыхать как можно меньше этого вонючего воздуха, но он, кажется, плыл уже везде. Неожиданно ее затошнило, она вылезла в коридор, но и там преследовала эта невыносимая вонь. Пробралась в тамбур, постояла там, чувствуя, как от тошноты все тело обливается липким потом.

Наконец поезд дернулся и пошел, сразу посвежело, по ногам ударил холод, и она вернулась в купе. Мужчина вытянул ноги, его ступни теперь свисали с полки, и сесть ей было негде. Она постояла так, не зная, куда приткнуться, потом нащупала под столиком складную лесенку, выдвинула, опрокинула набок, села, уронив на столик голову.

Что же делать? Спать она не хотела, если бы просто прилечь — во всем теле чувствовалась непонятная слабость и вялость — прилечь бы и почитать… У нее был с собой томик Сенкевича, была и свеча — Лев Михайлович, оставил, — но зажигать не разрешали, боялись пожара.

Сидеть было неудобно, лесенка покачивалась, жесткий край стола давил на подбородок, она сняла с головы шапочку, подложила под щеку, ощутив уже совсем слабый, умирающий запах духов. И опять ее охватило отчаяние — когда же кончится эта бесконечная дорога? Уж лучше бы вместе с институтом поехать в Ижевск, и сейчас она была бы среди своих…

6

С первым эшелоном эвакуироваться в Ижевск им с Марусёй не удалось. Всю ночь Маруся простояла в очереди, чтобы получить по справке хлеб за десять дней, но не достала. Нина досадовала, ей это препятствие казалось несущественным — неужели не достанем хлеба в дороге? «Ты еще не знаешь, что такое «без хлеба», — сказала тогда Маруся. Но не одни они не смогли уехать в тот раз, и поэтому вскоре в деканате вывесили объявление: студентам, не уехавшим в Ижевск с первым эшелоном, предлагалось получить в профкоме института обувь и продукты и добраться пешком до Коврова, туда будет подан состав. Этот вариант для Нины отпал, она узнала, что до Коврова — не менее 300 километров. Она не знала, как ей быть дальше, у нее кончились деньги. Виктор ничем помочь ей не мог, он был в Молотове, в артиллерийском училище, оттуда от него пришло всего одно письмо, а об отце она вообще ничего не знала. С. той августовской встречи прошло два месяца, уже сдана Вязьма, где раньше стоял их штаб, и от отца с тех пор — ни весточки.

Нина не знала, где навести справки об отце, и решила сходить в спецчасть института, там ей сказали, что наркомат обороны выехал в Куйбышев, посоветовали справиться в Генеральном штабе и дали адрес.

На гремящем трамвае Нина поехала в центр, она давно, почти с начала войны не бывала там, и теперь ее поразило, как странно изменились знакомые улицы и площади, как обезображены здания, обложенные понизу мешками с песком, как незнакомо выглядит Большой театр в грязных разводах камуфляжа… Еще в октябре, слышала она, на театр упала бомба, но следов разрушения не было, и она подумала, что, возможно, про бомбу — очередная легенда. По Москве тогда ходило немало легенд.

На площади Дзержинского ее застала воздушная тревога, трамвай остановился, и она вместе со всеми побежала в метро. Там уже скопилось много людей, все больше женщины с детьми; усаживались на скамейках, на ступенях, а то и просто на холодных плитах пола. Дежурные с противогазами и девушки-милиционеры прохаживались у края платформы, и было непривычно видеть остановившиеся поезда и эскалаторы, людей, сидящих с напряженными лицами.

Нина к бомбежкам привыкла и не то чтобы не боялась, а просто знала, что умрет не от бомбы. Уж если суждено ей было погибнуть от бомбы, это случилось бы тогда, когда разбомбило тот самый трехэтажный корпус с большим подвалом, куда они бегали во время воздушных тревог. В тот день, как и всегда, комендант общежития и дежурные стучали в комнаты, заставляли идти в убежище, и она пошла, прихватив узелок с едой и книгу. Галка Вересова раздобыла скамеечку, усадила Нину, сама устроилась на деревянном чемоданчике, задремала. В сырой духоте подвала Нину тошнило, она съела соленый огурец и стала читать, но тошнота не проходила, и вдруг она вспомнила про семечки, которые остались там, в комнате. Ей захотелось жареных семечек так сильно и неотступно, что показалось: без семечек она сейчас умрет. Оставив на скамеечке рассказы Джека Лондона и узелок, она поднялась к выходу и захлебнулась вечерним свежим воздухом. У входа стояли дежурные — парни из студентов, — задрав головы, смотрели, как в черном небе ерзают два прожекторных луча, сбегаются и разбегаются, ищут самолет: вот сверкнула искорка, на ней скрестились лучи и повали самолет… Отсюда он казался игрушечно маленьким, серебряным, медленно плывущим в свете скрещенных лучей. Нина стояла и тоже смотрела в небо, а потом, когда самолет уплыл за силуэты высоких домов, вышла на улицу. Дежурные стали загонять ее назад, но она сказала «мне надо», и они, покосившись на ее живот, отступили. Она побежала в свой корпус, отперла комнату, выхватила из-под подушки кулечек с семечками, и в это время ее бросило на кровать, одновременно распахнулась дверь, посыпались стекла в окне, стол прокатился на ножках к стене и встал дыбом… И тут же все эти разрозненные звуки поглотил оглушивший ее звук взрыва, и сразу запахло пылью. Она успела сунуть голову под подушку — неосознанно, машинально, как прячутся от страшного дети, — и долго лежала так, до самого отбоя, боясь шелохнуться. Ей казалось, что бомба попала прямо сюда и сейчас она увидит обрушенный потолок и разлетевшиеся стены.