Мадонна миндаля - [36]

Но наконец появились и первые звуки. В тот день Сельваджо решил починить дверь. В одной из досок выпал сучок, образовалась округлая дырка, и сквозь это отверстие постоянно свистел ветер. Приколачивая к двери новую дощечку, Сельваджо случайно попал молотком себе по руке и громко вскрикнул от боли. Амария так и метнулась к нему, поскольку он с грохотом выронил молоток, зажимая здоровой рукой вторую, поврежденную руку. Оба были настолько потрясены этим неожиданным криком, что некоторое время смотрели друг на друга, словно не веря собственным глазам, а потом дружно засмеялись: она звонко и мелодично, а он, как всегда, совершенно беззвучно. Затем Амария подвела Сельваджо к очагу, усадила и принялась смазывать целебной мазью поврежденную руку, чтобы остановить кровь, но то и дело просила его, не в силах успокоиться:

— Ну попробуй еще разок! Может, у тебя снова получится? Может, ты скоро и поговорить с нами сумеешь, а? Попробуй, пожалуйста!

Сельваджо, казалось, даже о боли забыл, так он старался, так кривил рот, снова и снова пытаясь воспроизвести вырвавшийся у него крик. И после нескольких неудачных попыток сумел-таки издать некий звук — монотонное, гортанное «о!», похожее на крик сурка. Амария засмеялась и даже в ладоши захлопала от восторга. А Сельваджо, тоже возбужденный этим успехом, вскочил с табурета, поскольку не в силах был усидеть на месте, и принялся танцевать, кружась по комнате и размахивая рукой с болтающимся бинтом. Амария тоже кружилась с ним вместе так, что разлетались юбки, громко распевая «о-о-о!» Так, танцующими от радости, их и застала вернувшаяся Нонна. Впрочем, когда она услышала, какой звук научился произносить Сельваджо, то и сама чуть было не пустилась в пляс вместе с ними, но все же возраст и желание вести себя достойно не позволили ей сходить с ума, как эта молодежь. А кроме того, какой-то тихий голосок нашептывал ей исподволь, что Сельваджо, видно, вскоре придется их покинуть.

Так Амария Сант-Амброджо приступила к выполнению задачи, на которую могла уйти вся ее жизнь: она была твердо намерена научить дикаря разговаривать. Все тепло своей души, весь энтузиазм, все счастливые свойства своей натуры она полностью отдавала этому и занималась с Сельваджо, проявляя не только неистощимое терпение, но и с явным удовольствием. Сама неисправимая болтушка, Амария безумно радовалась каждому новому звуку, которые с таким трудом и так медленно производили его уста. От звука «о» оказалось совсем недалеко и до звука «и», а потом и до «е», и наконец он научился произносить все гласные. И теперь болтушка Амария превратилась в терпеливую слушательницу, она, всегда такая шумливая, кротко молчала, пока Сельваджо мучительно выдавливал из себя очередной новый звук. И Нонна, глядя, как Амария дает уроки своему воспитаннику, отмечала про себя, что в характере девушки появилась некая новая зрелость. Амария действительно взрослела на глазах благодаря тем заботам, которые сама же на себя и взвалила. Она больше уже не выглядела вечно задыхающейся от возбуждения и чрезмерно болтливой девочкой-подростком. У нее проявились совершенно новые качества, почти материнские: заботливость и ласковое внимание, которые только подчеркивали ее новую, женскую красоту. Нонна видела, что нынешняя манера поведения удивительно украшает Амарию, хоть и смотрела на нее критическим взглядом бабушки. Одному Богу известно, думала старушка, в какой хаос может ввергнуть эта новая Амария душу несчастного парня без роду без племени, потерявшего в горниле очередной войны вместе с памятью и свое прошлое. С другой стороны, в Амарии Сельваджо мог бы обрести одновременно и мать, и возлюбленную, обладающую горячим сердцем и ласковыми, дающими успокоение руками. Эта девушка была точно сама жизнь, она дарила здоровье и тепло там, где он только что познал холод смерти. И Нонна наблюдала за их ежедневными занятиями с радостью и некими неясными, тревожившими ее предчувствиями.

И все же старушка не могла скрыть радость, когда Сельваджо наконец произнес первое слово. Она как раз вернулась из лесу, где собирала хворост для очага, и обнаружила, что молодые люди с трудом сдерживают радостное возбуждение, явно готовя ей какой-то сюрприз. Она присела у очага, чтобы посмотреть, что за представление на этот раз они ей покажут, и вид у нее был такой, с каким люди в театре готовятся смотреть комедию. Молодые люди опустились на колени лицом друг к другу, словно жених и невеста, дающие друг другу клятву вечной верности, и Амария молча указала себе на руку.

— Рука, — тут же сказал Сельваджо, и Нонна от удивления так и подскочила на стуле, но это оказалось еще не все.

Амария по-прежнему молча указала на свое сердце.

— Сердце, — произнес дикарь, а затем, когда Амария указала на свой рот, вполне отчетливо сказал: — Рот.

И Нонна не выдержала, она бросилась обнимать их обоих, благодаря Бога за это чудо, решив оставить все сомнения и разумные советы при себе.

С этого дня Амария принялась с прежним терпением учить Сельваджо, заставляя его произносить и без конца повторять названия всех частей тела, а также всех предметов в доме, пока он не стал выговаривать их вполне отчетливо. Теперь он легко мог сказать «оливки», или «котелок», или «огонь». Затем они стали совершать прогулки, с каждым разом становившиеся все более далекими. Амария показывала ему Павию, заставив выучить и правильно произносить вслух названия каждой из ста городских башен. Они часто заходили в пропитанный благовониями сумрачно-великолепный собор Дуомо с красными кирпичными стенами и шепотом повторяли имена изображенных там святых. Их лики, исполненные святой веры, поблескивали в свете церковных свечей и казались живыми, а воздетая десница указывала на небеса. Среди этих святых был и покровитель Амарии святой Амвросий, выглядевший особенно благожелательно, когда «дочь» подвела к нему своего дикаря и представила его. Они вместе гуляли по виа Каваллотти, обходя стада гусей и бычков, которых гнали на рынок, заглядывали в церковь Сан-Микеле. Только здесь знаний Амарии уже не хватало: она была не в состоянии перечислить названия всех тех странных тварей — полузверей, полулюдей, морских драконов и иных загадочных существ, которых там было великое множество. Они извивались на фризах и капителях, сражаясь с людьми и стремясь обрести господство над их душами. Когда Амария и Сельваджо проходили по крытому Понте Коперто, то всегда останавливались ненадолго, чтобы хоть одним глазком заглянуть в многочисленные мастерские или полюбоваться плывущими по воде кораблями. Наблюдая за прибывшими из заморских стран судами, нагруженными всевозможными специями и важно пересекавшими воды Тицино, Амария каждый раз задавала себе вопрос: в какой же из четырех сторон света родился ее Сельваджо? Ну и разумеется, она часто водила своего дружка в лес, непременно заставляя его повторять за ней вслух названия разных птиц и цветов, деревьев и трав. Однажды они забрели туда, где она когда-то и нашла его, к источникам pozzo dei marito, и с улыбкой смотрели, как некая девушка бродит там в полном одиночестве, делая вид, что пришла сюда всего лишь, чтобы набрать в источнике воды. Они смеялись, как дети, ловя маленьких зеленых лягушат в бутылку для знаменитого ризотто-кон-ране, которое отлично готовила Нонна. Амария испытывала ни с чем не сравнимую радость, когда Сельваджо пытался говорить с нею. Он понемногу уже начинал составлять простенькие предложения, больше, правда, похожие на лепет младенца, но постепенно становившиеся все сложнее, все осмысленнее. Говорил он тихо, и голос его звучал слегка надтреснуто, словно горло было чем-то повреждено. Впрочем, на его долю выпало столько невзгод, что в этом не было ничего удивительного. К тому же его хрипота была довольно приятной, а выговор постепенно становился совершенно миланским, хотя некоторая неуверенность и легкое заикание в его речи еще оставались. И как показало время, эти свойства истребить не удалось.